«Валгаллы белое вино…»

Мандельштам был выходцем из провинциальной еврейской семьи и поэтому изначально не ощущал себя прямым наследником русской и европейской культур. «Выбор культуры», как и выбор русской поэзии, был для него «актом личной воли» (Гаспаров 2001b: 195). Первую попытку выхода из «иудейского хаоса» сделали уже родители Мандельштама: отец бежал из «талмудических дебрей» (II, 356) в мир немецкого Просвещения, мать сознательно прививала себе и детям русскую культуру. В Тенишевском училище Мандельштам усовершенствовал свой немецкий, а в 1909–1910 годах провел два семестра в Гейдельберге.

Прогерманские вкусы отца, уроки немецкого в Тенишевском, а также пребывание в Германии подготовили интерес Мандельштама к немецкой культуре. В дальнейшем этот интерес определялся культурософскими и поэтологическими установками поэта. Русская культура осознавалась им как своя, родная стихия, которую еще нужно освоить и усвоить. В то же время Мандельштам понимал, что русская поэтическая культура сформировалась, синтезируя и адаптируя культурно-эстетические достижения Европы, прежде всего Германии и Франции. Перенимая принцип синтеза, Мандельштам тем самым не просто избрал плодотворный путь освоения русской культуры, но и уловил саму синтетическую установку русской культуры. Немецкий и французский элементы привлекали его тем, что они изначально присутствовали в русской поэтической культуре. Это побудило Мандельштама сознательно тематизировать русско-европейские культурные и литературные связи.

Отдельной самостоятельной темой поэзии Мандельштама оказывается синтетическая установка русской поэтической культуры. Так, уже в раннем стихотворении «В непринужденности творящего обмена…» Мандельштам поставил перед собой конкретную поэтическую задачу:

В непринужденности творящего обмена

Суровость Тютчева — с ребячеством Верлена —Скажите — кто бы мог искусно сочетать,

Соединению придав свою печать?(«В непринужденности творящего обмена…», I, 33)

В этом программном стихотворении обозначен как сам поэтический принцип синтеза-соединения, так и его объекты: «немецкая» тютчевская суровость и французская верленовская самоирония. Этот краткий четкий манифест — самое раннее свидетельство метапоэтичности мышления Мандельштама. За поэтическим высказыванием у него часто стоят историко-литературные размышления, и если в ранней лирике поэта они существуют скорее имплицитно, то в 1930-е годы они эксплицируются в «Стихах о русской поэзии» и поэтических обращениях к немецкой, армянской и итальянской литературе. Метапоэтичность отличает даже те произведения Мандельштама, которые реагировали на самые актуальные события и запросы современности. Изучая его поэтический мир, исследователь обязан помнить, что поэтическими средствами поэт часто передает информацию историко-литературного и поэтологического характера. С одной стороны, перед исследователем — поэзия рефлексивная, с другой стороны, Мандельштам не только метапоэтизировал свои высказывания, но и тематизировал саму метапоэтичность поэтической речи.

Уже современники поэта отмечали свойственную Мандельштаму поэтику синтеза и культурософско-филологическую направленность его лирики. Так, В. М. Жирмунский, используя шлегелевское выражение, утверждал, что стихотворения поэта являются «не поэзией жизни, а „поэзией поэзии“ („die Poesie der Poesie“)» (1977: 123). По мнению Н. Я. Берковского, Мандельштам — «историограф, мыслящий исторический процесс сжатою символикой словесных образов» (1989: 296); его стихи представляют собой «„художественную критику“ (там же: 297) на темы театра, архитектуры и поэзии»: Мандельштам «неустанно» стремится вложить реалии, попавшие в его поэтическое поле зрения, «в их культурно-исторические „гнезда“» (там же: 299). Б. М. Эйхенбаум в своей речи, предварявшей последнее официальное выступление поэта с чтением стихов (на котором и были произнесены слова о тоске по мировой культуре), говорил о «филологизме» Мандельштама; по мнению исследователя, лирика Мандельштама является своего рода поэтологической «лабораторией» стиха, где ставятся «химические опыты» над словом (1987:448, прим.1). Естественно-научными метафорами исследователь косвенно подчеркнул научность мандельштамовской поэтики.