Вальпургиева ночь

Гуревич. Хо! Бывало время — я этим зарабатывал на жизнь.

Натали. Слезами зарабатывал на жизнь? Ничего не понимаю.

Гуревич. А очень даже просто. В студенческие годы, например… — ой, не могу, опять приступаю к ямбам.

Ты знаешь, Натали, как я ревел?Совсем ниотчего. А по заказу.Все вызнали, что это я могу.Мне скажут, например: «Реви, Гуревич!» —Среди вакхических и прочих дел:«Реви, Гуревич, в тридцать три ручья».И я реву. А за ручей — полтинник.И ты — ты понимаешь, Натали? —В любой момент! По всякому заказу!

И слезы — подлинные! И с надрывом.Я, громкий отрок, не подозревал,Что есть людское, жидовское гореИ горе титаническое. Так чтоОб остальных слезах — не говорю…

Натали. И знаешь что еще, Гуревич: пятистопными ямбами говорить избегай — с врачами особенно: сочтут за издевательство над ними. Начнут лечение сульфазином или чем-нибудь еще похлеще… Ну, пожалуйста… ради меня… не надо…

Гуревич. Боже! Так зачем я здесь?! — вот я чего не понимаю. Да и остальные пациенты тоже — зачем?

Они же все нормальны, ваши люди,Головоногие моллюски, дети,Они чуточек впали в забытье.Никто из них себя не вображаетНи лампочкой в сто ватт, ни тротуаром,

Ни оттепелью в первых числах марта,Ни муэдзином, ни Пизанской башнейИ не поправкой Джексона-ФулбрайтаК решениям Конгресса. И ни дажеКометой Швассман-Вахмана-один.Зачем я здесь, коли здоров, как бык?

Натали.

Послушай— ка, Фулбрайт, ты жив пока,Пока что не болеешь, — а потом?..Чего ж тут непонятного, Гуревич?Бациллы, вирусы — все на тебя глядятИ, морщась, отворачиваются.

Гуревич. Браво.

Полна чудес могучая природа,Как говорил товарищ Берендей.

Но только я отлично обошелся бы и без вас. Кроме тебя, конечно, Натали. Ведь посуди сама: я сам себе роскошный лазарет, я сам себе — укол пирацетама в попу. Я сам себе — легавый, да и свисток в зубах его — я тоже. Я и пожар но я же и брандмейстер.

Натали. Гуревич, милый, ты все-таки опустился.

Гуревич. Что это значит? Ну, допустим. Но в сравнении с тем, сколько я прожил и сколько протек, — как мало я опустился! Наша великая национальная река Волга течет три тысячи семьсот километров, чтоб опуститься при этом всего на двести двадцать один метр. Брокгауз и Эфрон. Я — весь в нее. Только я немножко недоглядел — и невзначай испепелил в себе кучу разных разностей. А вовсе не опустился. Каждое тело, даже небесное тело, имеет свои собственные вихри. Рене Декарт. А я — сколько я истребил в себе собственных вихрей, сколько чистых и кротких порывов? Сколько сжег в себе орлеанских дев, сколько придушил бледнеющих Дездемон?! А сколько я утопил в себе Муму и Чапаев!..

Натали. Какой ты экстренный, однако, баламут!

Гуревич.

Не экстренный. Я просто — интенсивный,И я сегодня… да почти сейчас…Не опускаться — падать дальше начинаю.Я нынче ночью разорву в клочки

Трагедию, где под запретом ямбы,Короче, я взрываю этот дом!

Тем более я ведь совсем забыл: сегодня же ночь с тридцатого апреля на первое мая. Ночь Вальпургии, сестры святого Венедикта. А эта ночь с конца восьмого века начиная всегда знаменовалась чем-нибудь устрашающим и чудодейственным. И с участием Сатаны. Не знаю, состоится ли сегодня шабаш, но что-нибудь да состоится?!..

Натали. Ты уж, Левушка, меня не пугай — мне сегодня дежурить всю ночь.

Гуревич.

С любезным другом Боренькой на пару?С Мордоворотом?

Натали.

Да, представь себе.С любезным другом. И с чистейшим спиртом.И с тортами — я делала сама —И с песнями Иосифа Кобзона.Вот так-то, экс-миленький, экс-мой!