Вальс одиноких

Мэрилин. Ну, все готово? (Оглядывает кукол.) Что, можем уже начинать? (Чиркает спичкой, запаляет свечу возле себя.) Или, может быть, только еще чуть-чуть подождем? (Встает и подходит к двери; прислушивается.) Боже, как тихо на земле… (Медленно возвращается к столу, задумчиво улыбается.) Досчитаем до ста — он придет — мы начнем… Один, два, три, четыре, пять, шесть… Наверное, заметили, какое у него доброе интеллигентное лицо, мягкие, тихо светящиеся глаза… Двадцать один, двадцать два, двадцать три… Он говорит непонятно, но его хочется слушать… (Вздыхает, оглядывает кукол.) Хорошие вы мои, все терпите, все прощаете…

(Опускается на стул, берет в руку бокал, высоко поднимает.) Позволь мне, я пью твою память, Том Болдуин, моя самая первая, самая великая любовь!.. (Пригубливает, ставит бокал, откидывается на спинку стула, закрывает глаза, мгновение молчит.) Странно, я долго не могла понять, почему люди так помнят свою первую любовь… А — просто: оказывается, мы были юными. Мы были прекрасными. Ты был прекрасен, Том Болдуин… (Задумчиво смотрит на куклу красавца, улыбается; встает, приближается к кукле, кладет ей руку на голову.) По утрам почему-то всегда просыпалась раньше тебя. Видела красное, уплывающее вверх солнце, и тебя — спящего… (Улыбается воспоминанию.) Ты улыбался во сне. Когда я потом спрашивала, что ты видел и чему улыбался — ты улыбался, как мог улыбнуться только ты один, целовал меня и говорил, что видел меня и улыбался мне. Даже если ты это придумывал — все равно, Том, это было красиво… Куда-то ты ушел, исчез навсегда, мой любимый, — что делать! — но ты оставил мне свою любовь, свою улыбку… (Зажигает свечу возле куклы Тома, задумчиво глядит на хрупкий огонь; переводит глаза на «смуглую» куклу.) «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна; глаза твои голубиные под кудрями твоими; вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе»… (Промокает платком набежавшие слезы.) Ты видишь, Иосиф, я помню твои стихи, я их не забыла… Так рассказать о нашей любви мог только ты… С той поры, как ты покинул меня, я таких прекрасных слов уже больше не слышала ни от кого… (Зажигает свечу возле Иосифа.)

Где же ты брал их, эти слова, мой любимый? Наверное, их тебе нашептывали небеса… (Переводит взгляд на японца.) О, Хидзиката-сан, мой самый нежный и самый молчаливый… Мой тихий японец с говорящими глазами… Никогда не забуду, как мы бродили по набережной, крепко взявшись за руки, как провожали солнце, тонувшее в море, и обещали друг другу любовь, похожую на сон… (Перебирается поближе к кукле южноамериканца.) Мой четвертый возлюбленный супруг — дон Ларетта Энрике Родригес! (Изящно опускается перед куклой на колени.) Не встречала мужчины, столь одаренного одновременно — столь нежной душой и такими деньгами… Обычно такое не часто сочетается в одном человеке. Но в вас почему-то счастливо сочеталось. А как вы шептали мне: ты — мое главное богатство, Мэрилин, ты!.. А я вам верила. Я верила… (Оглядывается на дверь; мгновение прислушивается.) Боже мой, Лондон, Париж, Калькутта, Венеция, Буэнос-Айрес!.. А сладкие ночи на яхте Санта-Ларетта!.. А далекий плеск волн и близкий свет звезд… И любовь, дон Ларетта, наша любовь без конца, без начала, без слов и без боли — о, эта удивительная любовь…

Появляется Антон с сумкой.

(Она — одними губами.) Антуан…

Антон. Простите, Мэрилин…

Мэрилин (очень тихо опять повторяет его имя). О, Антуан…

Антон. Простите, я, может быть, помешал, но я заблудился… Куда-то пошел и долго плутал где-то… Потом почему-то опять оказался возле вашего дома… Действительно, очень странно: как в лабиринт попал…

Мэрилин поднимается с колен, молча глядит на него, улыбается. Антон внимательно озирает комнату — будто ищет кого-то и не находит. Смотрит на кукол, ей растерянно улыбается.

Я Жору не вижу… Он еще тут?.. Или уже ушел?.. Что, ушел?..

Она все молчит, улыбается.