Вальс одиноких

Пристально смотрит на Мэрилин, делает шаг к ней.

Помню отчетливо свое первое ощущение одиночества — тогда меня поразившее… Мир был огромным, а я был маленьким… И я был чужим и не нужным этому огромному миру… Я боялся его и не понимал, зачем я явился в него?..

Делает еще шаг к ней.

Позабыл имя девочки… Маленькая девочка с синими глазами снизу смотрела на меня… Не знаю, откуда и как, вдруг, она возникала… Девочка из соседнего двора… И потом никогда не мог вспомнить, сколько времени мы молча смотрели друг на друга… Она, вдруг, сказала: хочу тебя полюбить.

Она делает шаг к нему навстречу. Молчат. Внимательно смотрят в глаза друг другу.

Бывают минуты — их долго помнишь, их любишь, по ним тоскуешь… Теперь-то я знаю точно — за жизнь таких минут наберется не много… Возможно, что в конце-то концов окажется, что они, эти несколько мгновений, и были моей жизнью…

Мэрилин (тихо, одними губами). Да…

Антон. Ты помнишь, нам было всего-то по шесть лет. Мы жили поблизости, можно сказать, почти рядом, но я словно увидел тебя впервые. Тогда я не знал, что мне ответить тебе… (С нежностью касается ее руки, затем осторожно, бережно берет ее руки в свои.) Ты, может быть, помнишь: я протянул тебе через решетку руку и сказал: давай дружить. Непостижимо, но ты, вдруг, прижалась губами к моей руке… (И он припадает губами к ее рукам.) Господи, девочка моя, как же я мог не узнать тебя сразу: та же улыбка, не похожая ни на какую другую, та же свобода, тот же покой… Скажи, это — ты? Ты?..

Мэрилин загадочно улыбается.

Ты, ты, конечно же, ты… Маленькая, странная девочка с синими глазами… (Целует ее глаза.)

Мэрилин. О, давно почему-то уже не синие…

Антон. А помнишь — я очень хорошо помню на тебе — серебряные сережки-звездочки… Точно такие — как в раннем небе. Ранние звезды… Они еще есть?..

Мэрилин. У меня было много звезд…

Антон. А еще твой огромный огненно-красный бант в косах… Ты-то сама его помнишь?..

Мэрилин молчит, загадочно улыбается.

Я помню его — точно я вижу его сейчас: красный, огненный, заплетенный в тяжелые косы…

Мэрилин (смеется). Ну, красный — как нравится, пусть будет красный…

Антон. Точно медные тяжелые цепи — косы…

Мэрилин (смеется). Вот, смотри, что осталось…

Антон (проводит рукой по голове, тоже смеется). А я тоже — вот… А у меня тоже — вот…

Мэрилин (смеется). Вот — все, что есть…

Антон. Да, вот и все… И у меня, и все…

Мэрилин. Через тысячу лет мы — какие, посмотри… (Смеется.)

Антон (улыбается). Да, странно, да…

Мэрилин. А еще через тысячу лет, вдруг, увидимся — что останется, а?..

Антон. Не знаю…

Мэрилин. Говорят, что душа остается, а?.. Наши души узнают друг друга, а?..

Тихо, неслышно появляется Джонатан.

(Она улыбается.) Опять сядем где-нибудь в уголку, возьмемся за руки и расскажем друг дружке все новости за последнюю тысячу лет…

Антон (тихо). Через тысячу лет я скажу: я хочу тебя полюбить…

Мэрилин (тихо). Я хочу тебя полюбить…

И снова, как было когда-то, в далеком детстве, тихо возникает мотив Вальса. И оба они плавно и красиво уплывают вверх по течению вечной, прекрасной, одинокой музыки… Темп ускоряется, музыка — все громче, кружение — все быстрее. И кружатся куклы-мужчины на вечной своей карусели… Влекомый неведомой силой, поплыл Джонатан, у него в руках кукла, прижата к груди. А темп все быстрее, а музыка — громче. Внезапно свет гаснет и Вальс обрывается, словно на полуноте… Возгорается свет — Джонатан стоит посреди жилища с куклой, прижатой к груди. По лицу текут слезы. Беззвучно вращается карусель.

Джонатан. Эх, Георгий, Георгий…

Старый ты дурень, Георгий…

Чего же ты хочешь, Георгий?

Хочешь жить?

Или хочешь умереть?

Или ты уже сам не знаешь, чего ты хочешь…

Ты — старый алкаш, брат.

У тебя плохо с памятью.

По ночам у тебя болят ноги и ты видишь плохие сны.

А только никто не скажет: «Георгий, отдохни…

Бедный Георгий… Хороший Георгий…»