Вальс в четыре руки

На экзамене требовалось сыграть хоровую партитуру, прочесть что-то внезапное с листа, потом это же протранспонировать (то есть сыграть, начав с другой ноты) и отыграть произведение с иллюстратором. Иллюстратор — это тот, кто будет петь вам произведение, стало быть, надо заранее договариваться с приятелями-вокалистами, репетнуть пару раз. Вокалисты важничали, набивали себе цену, но, с чувством собственного достоинства, соглашались. (Кто работал с вокалистами, знает, что те не любят ничего делать ни с наскока, ни на авось — они публика неповоротливая и требуют серьезного отношения к себе.)

И вот перед самым экзаменом заходит Лиля к педагогу, только изготовилась играть, как та ее спрашивает:

   — А где твой иллюстратор?

   — Кто?

   — Кто тебе поет?

   — Что поет?

   — Твою вещь. Кому ты аккомпанируешь?

   — Как кому?

Педагог мгновенно оценивает ситуацию и впадает в истерику на предмет, что если Лиля не уговорит кого-нибудь спеть, то до экзамена (а это через двадцать минут) допущена не будет, что всему есть предел и позориться она, педагог, не собирается.

Плачущая Лиля вышла в коридор и наткнулась на меня.

   — Ты чего плачешь?

   — Меня к экзамену не допускают.

   — Почему?

   — У меня нет иллюстратора.

   — А где он?

   — У меня и не было, я не зна-ала-а...

   — Как не знала? А как же экзамен сдавать, кому аккомпанировать-то?

   — Я не знаю.

   — Ну ты даешь!

   — Она сказала срочно найти кого-нибудь, или не допустит.

   — А что петь?

   — «Под луной золотой» Дунаевского, вот, дуэт.

   — Дуэт?! — ужаснулась я, глядя в ноты. — Это же двоих надо?! Ты бы еще квартет из «Риголетто» взяла.

   — Я не брала, — всхлипнула Лиля, — мне дали.

   — Не реви. Двоих необязательно, главное, для мелодии кого-нибудь найти, придираться никто не будет.

   — А ты не споешь? — с надеждой спросила она.

   — Ты что?! Я вообще не пою, да и тут для сопрано, мне высоко. Сейчас поищем кого-нибудь из сопран, погоди, не реви.

Подхожу к кучке вокалистов и объясняю ситуацию, выручите, мол, иначе человека сейчас отчислят. Вокалисты спрашивают, что петь, и нахохливаются:

   — Нет, мы с ходу не поем, это несерьезно.

   — Где вы тут серьезное увидели? Это же для проформы — она свою часть выучила, а что вы там споете — неважно, ее уже не выгонят.

   — Мы в капустниках и балаганах не участвуем.

   — Ну какой балаган? Ее сейчас отчислят!

   — Нет. Петь с ходу? Нет.

   — Да чего там петь-то? Не Чайковский же! Вас послушать, так все прям оперные певцы, а как человека выручить, так никто не может? Один куплет всего, там же нечего петь!

   — Вот сама и пой тогда, раз нечего.

   — Да я бы запросто! — нагло соврала я. — Но там для сопрано, а я меццо.

Народу в коридоре было немного, нас все отшили, и неизвестно, чем бы все закончилось, но на лестнице появилась Шкловская.

   — Анна! Как здорово, что ты здесь, спасай!

Я сцапала Анну и объяснила ей ситуацию. Она испугалась. Нет, заметьте, она не отказала — она обреченно испугалась. О том, чтобы бросить Лилю, речи не было. Дело в том, что Анна боялась петь одна. Тогда еще мы питали надежды, но несколько лет спустя уже знали точно, что она не может солировать. Голос у нее был очень красивый — высокий, нежным хрусталем переливающийся колокольчик, но сделать из нее солистку не смог никто. Наш дирижер подговаривал хористок по очереди замолкать, чтобы она не почувствовала подставу и пела дальше, но, как только она замечала, что ее никто не прикрывает, ее клинило, и она намертво останавливалась.

Анна начала причитать, что боится одна петь, да еще с листа.

   — Ас кем-нибудь?

   — Как «с кем-нибудь», в каком смысле?

   — Это дуэт. Я спою с тобой.

Анна недоверчиво посмотрела на меня.

   — Слушай, ну что там петь? Сейчас выучим, это же не концерт, ну прикинь, ее отчисляют! Завтра Чижику расскажем, она умрет: две пианистки пели, когда все вокалисты по кустам разбежались, а дирижерка им аккомпанировала! Давай, время идет, нам через десять минут выходить!

Мы взяли листочек и начали петь произведение, о существовании которого до этого момента даже не подозревали.

   — Стой! Лиль, ты когда в начале свое вот это заканчиваешь и даешь нам вступление — тАм-ти-тА-ти, тАм-ти-тА-ти, — ты не замедляй, а то мы не знаем, как вступить: я ее жду, она меня и еще тебя ждем. Играй ровно, как на швейной машинке, мы встроимся.

Лиля дает вступление и в искомом месте опять замедляет.

   — Лиль! Ну не замедляй ты тут! — закипает Анна. — Играй ровно!

   — Как ровно? Им же нужно дать взять дыхание!

   — Кому «им»? — насторожилась я.

   — Певцам.

   — Лиля! Смирись!!! Мы твои певцы — первые и, наверное, последние, других у тебя не будет никогда! А нам тут ничего не надо — играй ровно!

   — Хорошо, — прошептала Лиля и заиграла.

Мы запели без слов, чтобы запомнить мелодию.

   — Ты меня сбиваешь, — останавливает Анна, — дай я одна спою.

Ну ладно, давай, мелодия тут главное, с этим не поспоришь, я могу хоть остановиться вовсе, главное, чтобы она мелодию вела, остальное не так заметно.

Потом прошлись вместе. Мне трудно: мелодию все-таки легче запоминать, а у моей партии логики меньше. Вцепились в листочек, поем.