Вальс в четыре руки

На следующем концерте пропела первое отделение над открытой папкой, ругаясь на Пашку: вот принес же черт на мою голову! Лерка немного подобрела, перестала шипеть и щипаться, а я, привыкнув к поражению, смирилась и даже плюнула на это дело — ну ладно, постою с папкой.

Мы только что плечом к плечу отработали трудную программу, суета будней ушла в небытие, старый добрый мир опять воцарился между нами. И никто не обратил внимания на Пашку, который в антракте бочком прошел между стульями к дирижерке. Он промямлил что-то о концерте и, воровато взглянув в мою сторону, добавил:

   — Не знаю... вы, наверное... опять будете ругаться... ну не знаю.

   — Что случилось? — насторожилась дирижерка.

   — Ну, в общем... ее опять видно.

   — Кого, господи?

   — Да Ладу.

   — Что еще?!

   — Ну, в общем, все ноты переворачивают, а она так стоит, наверх смотрит.

   — Слушай, — подскочила я, — ты допрыгаешься, я тебя отравлю! Да кроме тебя, идиота, никто не видит! Чего тебе не спится-то? Что пристал?!

   — Попробуй сама поспать, когда вы так орете! А я не пристал, я за дело переживаю, чтобы все красиво было, на высшем уровне.

   — Нет, вы посмотрите на него! И что бы мы без тебя делали?! Ты все угомониться не можешь без руководящей роли? А потом что еще удумаешь? Что я не в том месте страницы переворачиваю? Или не там цепное дыхание беру? Отстань от меня!

Началась локальная дискуссия.

   — Так, — прервала базар Лерка, — это уже становится ненормальным.

   — Но страницы-то я переворачивать не обязана?! И так стою с папкой, все мало?! Ладно, буду переворачивать страницы, но не каждый раз, уволь.

Отпели.

В антракте появляется Пашка и просачивается к дирижерке. Побалакал о том о сем и затих. Мимо шла Лерка. Увидев Пашку, миролюбиво на ходу спросила — ну как, мол, все нормально во вверенном подразделении? Пашка покривился, мучительно решая, сказать или промолчать, но не выдержал:

   — Да лучше бы ей вообще папку не давали!

Лерка остановилась:

   — Почему?

   — Да сначала все хорошо было... А потом она начала переворачивать страницы в обратную сторону!

   — Так если они кончились?! — взвизгнула я.

   — Не знаю, но это как-то уж совсем было!

И тут я не выдержала, схватила папку и кинулась на Пашку. Он, резво перепрыгнув через стул, рванул к выходу.

Конечно, если бы я писала рассказ в чистом виде, то непременно бы в этом месте устроила потасовку: в прыжке надавала бы Пашке папкой по чему попало, он бы пытался уворачиваться, тут же набежали бы визжащие полуодетые девицы, кто разнимать, кто защищать (кто меня, кто Пашку), все это непременно повалилось бы на пол, заваливая шаткие столики и все, что на них стояло, а дирижерка бегала бы вокруг и кричала: «Девки, прекратите!» и пыталась бы выудить Пашку. Кто не успел втянуться, радостно вопили бы со своих мест, размахивая одеждой, а клубок тел напоминал бы кучу-малу, из которой все пытаются выбраться, но только мешают друг другу, увязая еще больше. А за дверью бы смиренно стоял епископ со свитой и, переминаясь с ноги на ногу, ждал, когда ему позволят засвидетельствовать почтение.

Но до потасовки дело не дошло, а кончилось обзывательством и визгом. Дирижерка кричала: «Девки, прекратите! Там же все слышно!»

Спрятавшись за надежную спину Лерки, которая была раза в два его шире, Пашка испуганно таращился на девиц. Внезапно светлая мысль озарила его чело, и он завопил:

   — Послушайте!

Мы уставились на него.

   — А скажите, — отчаянно выдал Пашка, понимая, что если он не выскажется как можно короче, то второго шанса ему уже никто не даст, — скажите, а это круто — петь весь концерт наизусть?

В комнате затихли. Пашка осмелел:

   — Ну скажи, — обратился он персонально к дирижерке, — это хорошо, петь все наизусть?!

Она смерила его недоверчивым взглядом:

   — Ну?

   — Так, может... может, разрешить ей петь без папки? В качестве привилегии?

Я сделала глубокий вдох-выдох и процедила:

   — А я и так без папки пела.

   — Нет! Это было другое — это было нарушение дисциплины, а теперь это будет поощрение за особые заслуги.

Соседка сзади хихикнула:

   — Нормально. Сейчас партсобрание устроит.

Мы оживились:

   — Ага, пришел комсорг и разрешил. Что б мы без тебя делали?

   — Ну почему я? — обиделся Пашка. — Это же не я ругался, и не я запрещал, я и не понимаю вашей специфики, — и посмотрел на Лерку. — А я считаю, что нужно разрешить ей стоять без папки.

Здесь я опущу занавес, потому что все равно не помню толком, чем все закончилось. Как-то само собой замялось. От меня отстали, про историю забыли, а на комсомольских работников не обижаются.

Funiculi funicula[5]

Как-то подруга, которой средства позволяли выезжать в Европу пару раз в год, заметила: «А знаете, это уже совсем не то, когда едешь куда-нибудь просто туристом. Такая зияющая пустота, — она махнула в сторону отдыхающих музыкантов, сваленных в кучу инструментов, болтающейся публики. — Всего этого так не хватает...»