Вальтер Беньямин. Критическая жизнь

В биографии, составленной в июне 1940 г. для получения выездной визы из Франции, Беньямин писал: «Для меня межвоенные годы естественным образ ом разделяются на два периода – до и после 1933 г.»[343]

. 28 января 1933 г. Курт фон Шлейхер, менее двух месяцев занимавший должность германского канцлера, подал в отставку, фактически доверив назначение нового рейхсканцлера президенту страны Паулю фон Гинденбургу, а не парламенту. Какое-либо подобие парламентской демократии, по сути, отсутствовало в немецкой политике по крайней мере еще с 1930 г., когда рейхсканцлер Генрих фон Брюнинг в отчаянной попытке удержать Германию от сползания в хаос начал управлять страной при помощи чрезвычайных указов. Сейчас, 30 января, Гинденбург назначил очередным рейхсканцлером Адольфа Гитлера, после чего 1 февраля распустил парламент. Прежде чем в начале марта были проведены новые выборы, в ночь с 27 на 28 февраля сгорел Рейхстаг, который, возможно, был подожжен самими национал-социалистами. Немедленно воспользовавшись ситуацией, Гитлер своими указами наделил правительство рядом чрезвычайных полномочий и тем самым создал условия, которые стали прямой причиной того, что в стране на протяжении следующих полутора лет было построено тоталитарное полицейское государство. Оппозиционные партии были запрещены, а противников режима бросали в тюрьмы, где многие из них были зверски убиты. Сразу же после пожара Рейхстага страну покинули ряд друзей Беньямина, включая Брехта, Блоха, Кракауэра, Вильгельма Шпайера, Бернарда фон Брентано и Карла Вольфскеля. Другие, в том числе Эрнст Шен и Фриц Френкель, были арестованы и отправлены в поспешно организованные концентрационные лагеря. (Шен, в марте лишившийся должности художественного руководителя Франкфуртской радиостанции, был повторно арестован в апреле, после чего ему удалось бежать в Лондон; Френкель в том же году эмигрировал в Париж, где в 1938–1940 гг. жил в одном доме с Беньямином.) Сам Беньямин в те дни едва осмеливался выходить на улицу[344]

. Как выразился Жан-Мишель Пальмие, «всего за несколько месяцев Германия лишилась своих писателей, поэтов и артистов, своих художников, архитекторов, режиссеров и профессоров. Никогда прежде ни одна страна не сталкивалась с аналогичным кровопусканием в своей культурной жизни»[345]

. И эти интеллектуалы составляли всего несколько тысяч среди более чем сотни тысяч жителей Германии – каждый второй из них был евреем, – бежавших из рейха в 1933–1935 гг.[346]

В письме Шолему от 28 февраля Беньямин приводит выразительное описание безнадежности ситуации: «То ничтожное самообладание, которое людям в моем окружении удавалось выказать перед лицом нового режима, быстро улетучилось, и обнаружилось, что воздух здесь едва ли пригоден для дыхания, что, разумеется, потеряет значение после того, как тебя задушат… Прежде всего экономически» (BS, 27). Далее он задается вопросом о том, как ему пережить грядущие месяцы либо в Германии, либо за ее пределами: «Есть места, где я могу заработать минимум средств, и места, где я могу прожить на минимум средств, но нет такого места, где бы выполнялись оба этих условия».

Смутное желание покинуть Германию, не раз посещавшее его на протяжении последнего десятилетия, становилось все более актуальным по мере того, как страна весной 1933 г. погружалась во власть не слишком неожиданного, но беспрецедентного террора. Как Беньямин сообщал Шолему, людей посреди ночи вытаскивали из постелей, пытали и убивали. Печать и эфир в Германии фактически находились в руках нацистов, и до бойкота еврейских предприятий и костров из книг осталось совсем немного. Гнетущая атмосфера ощущалась повсюду: «Терроризируется всякая точка зрения или способ выражения, не вполне соответствующие официальной линии… Атмосфера в Германии, когда приходится сначала смотреть людям на лацканы, а после этого обычно уже не хочется смотреть им в лицо, невыносима» (BS, 34). Впрочем, в качестве причины для того, чтобы как можно скорее покинуть страну, Беньямин в характерной для него манере называет не страх за свою жизнь, а утрату всяких возможностей для новых публикаций и интеллектуальной жизни вообще: «Скорее дело в почти математической одновременности, с которой все, какие только можно себе представить, конторы стали возвращать рукописи, прерывать переговоры, уже начавшиеся либо близкие к завершению, и оставлять запросы без ответа… В таких условиях крайняя политическая осторожность, которую я соблюдаю уже давно и не без причины, может уберечь человека от систематических гонений, но не от голодной смерти». Горестный рассказ Беньямина о своем вынужденном бегстве из родной страны перекликается со многими другими подобными историями. Изгнанникам приходилось срочно справляться с проблемами материального плана – утратой профессии, аудитории, жилья и имущества, но в большинстве случаев психологический удар оказывался еще более тяжелым.