Вальтер Беньямин. Критическая жизнь

Меня… очень огорчило то принципиальное непонимание, с которым мое последнее эссе, судя по всему, встретил твой разум (и я использую здесь это слово не только в его формальном смысле). Если в нем не нашлось ничего, что бы вернуло тебя в ту страну идей, в которой мы оба чувствовали себя как дома, то мне поначалу придется предположить, что все дело во французском языке, а не в том, что я нарисовал совершенно новую карту одной из провинций Франции. Смогу ли я когда-нибудь предоставить тебе немецкий вариант, остается вопросом таким же открытым, как и то, застанет ли он тебя в более восприимчивом настроении (BS, 186).

Вместо того чтобы использовать эту ситуацию как предлог для еще большего отдаления от своего старого друга, Беньямин самым энергичным образом давал понять Шолему, что если они хотят сохранить свою старую дружбу, то каждый из них должен преодолевать физическое расстояние между Европой и Палестиной, прилагая больше стараний к тому, чтобы глубже вникнуть в творчество друг друга.

Решив не утруждать Хоркхаймера своим предложением представлять институт на декаде в Понтиньи, потому что из-за этого пришлось бы уехать из Дании прежде, чем Беньямин был бы готов к этому, он покинул Сковсбостранд и Брехтов 10 сентября, сделав однодневную остановку в Париже, прежде чем направиться в Сан-Ремо, куда он прибыл в конце сентября. К моменту его приезда город накрыла волна жары, приковавшая его к пансиону Доры. Как только сделалось более прохладно, он сразу же возобновил свои ежедневные прогулки в предгорья. Этот визит был коротким, но пошел ему на пользу, и в начале октября Беньямин уже снова был готов к борьбе с ежедневными проблемами проживания в Париже. Его возвращение ознаменовалось хорошей новостью: Хоркхаймер выделил Адорно деньги на поездку в Париж. Предлогом для нее послужила необходимость в совместной работе обоих коллег над подготовкой сборника эссе Хоркхаймера для французского издания. Несмотря на их прежние совместные усилия, дело с этим проектом не ладилось. Гретхейзен, занимавшийся им в издательстве Gallimard, положил его в долгий ящик, а Рене Этьямбль, которого Беньямин выбрал в качестве переводчика, просто куда-то пропал. Хоркхаймер испытывал вполне понятную досаду, а Адорно лишь подливал масла в огонь, предполагая, что за всем этим скрывается политическая интрига, в то время как Беньямин, который, конечно, был знаком с ситуацией и главными действующими лицами гораздо лучше, понимал, что замысел был просто не до конца продуман. Эти проблемы ни в коем случае не омрачили отношений Беньямина с институтом, напротив, благодаря своим усилиям он заслужил еще большее доверие со стороны Хоркхаймера. Беньямин еще во время пребывания в Дании подал Хоркхаймеру идею о том, что московские процессы, служившие темой неоднократных дискуссий в Сковсбостранде, требуют коллективного переосмысления вопроса об интеллектуальном направлении работы института. Сейчас же Хоркхаймер вспомнил о предложении Беньямина и стал планировать конференцию с участием всех основных сотрудников института, призванную выработать коллективную позицию и программу соответствующих исследований. То, что из этих замыслов ничего не вышло, в большей степени объяснялось сложной эпохой, чем какой-либо сменой умонастроений или крахом планов. Впрочем, Беньямин все же отклонил один заказ, поступивший от института: он отказался рецензировать книгу Блоха «Наследие нашей эпохи», заявив, что эта рецензия не будет «отвечать ни его, ни моим интересам» (GB, 5:397).