Вампиры не стареют: сказки со свежим привкусом

Уилл понимает почему. Век подходит к концу, а вместе с ним умирает старый тип мышления. Существования. В ярком и бесперебойном свете электрических ламп суеверия превращаются в глупость, в пекле двигателя внутреннего сгорания ложные верования сгорают дотла. И под скальпелем и микроскопом человек оказывается намного ближе к животным, чем к ангелам. В секретных местах были обнаружены клетки, а не души. Смерть стала окончательной, нет такого понятия, как вечная жизнь. Образно говоря, погребение заживо вызывает гораздо больше эмоционального отклика, чем история о вампирах.

Тинь-а-линь, тинь-а-линь. Возобновившийся зов возвращает Уилла к реальности. Он сужает глаза. Звон слишком настойчив, чтобы быть ветром: в том гробу кто-то движется. Кто-то отчаянно желает выбраться. Но, несмотря на растущее любопытство Уилла, всё в нем протестует против ответа. Его старая жизнь мертва и погребена, и он старался слишком сильно, потратил слишком много, зашел слишком далеко, чтобы вскакивать на звук колокольчика.

А впрочем, за спасение жизни может быть получена награда. Особенно если эта семья способна купить такой дорогостоящий гроб. А если у Уилла было бы немного больше денег, он смог бы позволить себе новое пальто, хорошую рубашку и пару брюк, на которых не будет столько пятен. От этой мысли сердце Уилла начинает биться чаще – ведь по одежде так часто судят о человеке.

А с новым костюмом – кто знает? Может, ему удастся занять сидячее место в лекционном зале – где-нибудь в первом ряду. Где Уилл сможет на самом деле видеть препарирование тел, а не затылки остальных парней. Где он сможет увидеть, как анатом раскрывает тайны, которые он так отчаянно хотел разрешить: как работают тела? И почему?

Кроме того, разве это не главная задача доктора? Спасать жизни?

И всё же Уилл никак не может заставить себя сдвинуться с места, пока колокольчик не затихает. Облака, словно шторы, закрывают луну, затенив путь от могил бедняков до зеленой впадины рядом с церковью. Близость к Богу как возможность защитить место погребения – еще одна ценность, доступная только богачам. Свежая могила бугристым шрамом приподнимается в траве, и на нем эта маленькая колокольная башня возвышается над надгробным камнем: «Максвелл Таддеус Хоторн, 1880–1899, любимый сын».

В голове Уилла всплывает образ парня. Они встречались лишь однажды – если это можно было назвать встречей. Миссис Хоторн привела с собой сына, когда пришла навестить миссис Эстер. Максвелл мучил кошку, пока Уилл обслуживал двух женщин. Высокий зовущий голос миссис Эстер всё же был хуже, чем похвала миссис Хоторн – «Какая хорошая у вас девочка!» – но ненамного.

Тинь-а-линь, тинь-а-линь. Уилл намеренно переводит взгляд с колокольчика на надгробный камень. Он удивительно скромный для отпрыска семьи Хоторн – но, конечно же, это временный вариант. Эта часть кладбища заставлена искусно высеченными статуями – разбитыми колоннами рано прервавшихся жизней, рыдающими от нескончаемого горя ангелами, закрытыми урнами, символизирующими вечность. Что бы ни было выбрано для могилы Максвелла, требовалось время, чтобы это высечь. Вернет ли каменщик плату, если обитатель могилы сам попросит его об этом?

Уилл подавляет смешок. Как будто Максвелл Таддеус Хоторн снизошел бы до того, чтобы самому поговорить с ремесленником!

Наконец звон прекращается. Уилл, хмыкнув, скидывает с плеча лопату и вонзает в землю острую стальную пластину. Могила свежая; земля мягкая. Это идеальная ночь для ограбления могил, темная и морозная, холод держит весь честной народ в домах, за опущенными занавесками. Он сдерживает и запах гнили. Вообще у Уилла крепкий желудок, но примерно каждый месяц его одолевает дурной гумор: скручивающие спазмы в животе, подтачивающие его энергию.

Сегодня влияние регул сказывается особенно сильно, и уже вскоре Уилл начинает потеть. И всё же, несмотря на медленное истечение в животе, кровь у него в венах шумит, когда он поднимает и переворачивает, поднимает и переворачивает. Он находит свой ритм в биении сердца. Он знает о невероятной силе этой мышцы размером с кулак, сжимающейся для того, чтобы качать кровь по сосудистой системе, работающей в комплексе и разветвляющейся, как корни в земле. На любом препарировании больше всего его интересует именно сердце. Первый орган для развития – место души, – или как они там считают, те, кто верит в души. То, что говорит нам, чего мы хотим – кто мы есть.

Бьется ли сердце Максвелла так же сильно? Не от труда, а от страха? Накрывает ли его клаустрофобия наряду с ужасом от встречи со смертью? Как долго он уже ждет? Молится ли он, натягивая веревку? Богат он или нет, Уилл начинает испытывать жалость к парню в ящике, но всё равно прекращает копать каждый раз, когда колокольчик снова начинает звонить.