Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Изучением Сказания о призвании варягов во время жизни Шахмато­ва и некоторое время после него, видимо, занимался только Барац, пред­ложивший довольно оригинальное понимание этого сложного памят­ника. Видя в варягах скандинавов, а в руси восточнославянское племя полян, он считал, что причиной его возникновения послужила «некото­рая сбивчивость» текста летописного известия и, главным образом, слово «варязи», вставленное в заканчивающий этнографическое введение к летописи перечень «Афетова колена». По мнению Бараца, в первона­чальном своем виде Сказание сообщало лишь о том, что новгородцы и союзные им племена, освободившись от иноземного варяжского ига, от­правили посольство в Киев, к полянской, днепровской Руси с просьбой о присылке к ним князя. После вокняжения в Новгороде южнорусского славянина Рюрика с братьями новгородцы, называвшиеся прежде слове-нами, стали, подобно полянам, называться русью. Барац согласился с вы­водом Шахматова, что появление руси во фразе летописи «и идоша за море к варягом, к руси... тако и си» произошло под влиянием перечня «Афетова колена». Но вместе с тем он оспорил его мысль, что в тот же перечень имя «русь» было вставлено под воздействием южного предания о варяжском происхождении русских князей, утверждая, что перечень «Афетова колена» целиком заимствован из еврейского источника, в котором имя «русь» также поставлено среди шведов, норвежцев, датчан и англичан. И этим источникбм является родословная таблица народов, происходящих от Иафета, содержащаяся в книге «Иосифа бен Гориона или Иосиппона-Псевдо-Иосифа». По заключению Бараца, либо автор перечня «Афетова колена» использовал Иосиппон непосредственно, либо «приходиться признать, что оба памятника почерпнули свои сведения из одного общего, нам неизвестного источника».

Отделяя варягов-скандинавов от полянской руси, Барац особо обращал внимание на тот факт, что у Иосиппона руссы обозначены как отличный от англян и датчан народ, который жил именно на юге, а не на сканди­навском севере. В целом он заключал: «Сказание о призвании скандинав­ских варягов, не имея никакой исторической достоверности, а также не отражая элементов народного эпоса, является изложенным библейским слогом рассказом, сочиненным применительно к чертам еврейской исто­рии периода «судей» - до царского...», в своей канве заимствовано «из истории еврейского израильского народа», и что отождествление в нем варягов и руссов произошло «вследствие привязки сводчиком к заимство­ванному из Иосиппона или «Книги Яшар», либо из их источников, пе­речню потомков Афета». Литературную обработку этого новгородского предания на основе еврейской письменности он связывал с именем пре­свитера Григория, духовного наставника княгини Ольги и создателя Древнейшего свода, доведенного до 972 года. По верному замечанию А.Г. Кузьмина, Барац, «конечно, преувеличивал, когда из иудейской лите­ратуры выводил всю письменность киевского периода, но его указание на Иосиппона... как писателя, использованного одним из редакторов «Повести временных лет», можно отнести к числу ценных наблюдений». Вместе с Н.А. Мещерским Кузьмин относит влияние Иосиппона лишь на статью 1110 г. Ипатьевской летописи, хотя, по его же словам, следы «влияния некоторых иудейских представлений» заметны и в некоторых других статьях конца XI - первых десятилетий XII века.

Во втором десятилетии XX в. неприятие варяжской легенды еще более усиливается, причем в равной степени в трудах норманистов и их оппонентов. К.Ф. Тиандер утверждал, что в ней «едва улавливается ис­торическая правда», которая заключается в том, что варяги-норманны действительно подчинили себе Северо-Западную Русь, чему способство­вали распри между славянскими и финскими племенами, и что в даль­нейшем произошло объединение «варяжских областей» под одной влас­тью. При этом, как полагал ученый, легенда «притянула» к себе имена исторических деятелей. Новгородский летописец, составляя по устному преданию свой рассказ и заботясь лишь об интересах своего города, при­думал родство Рюрика с Трувором и Синеусом «нарочно для сказания о трех братьях», а чтобы вывести из Новгорода киевскую династию, он в центре своего повествования поставил новгородского князя Рюрика, превратив его в отца Игоря и унизив до роли воеводы «славного ладож­ского героя» Олега. А.Е. Пресняков считал, что Нестор, отождествляя русь и варягов, опирался на византийские свидетельства о норманстве руси, и что само «предание о Руси, восстановленное нашим летописцем едва ли не по византийским сведениям, только искусственно связано с историей Новгорода». Мотив призвания, предупреждал он, не подлежит исторической оценке, т. к. «это мотив литературный». Л.В. Падалко, в свою очередь, не сомневался, что путаница в варяжском вопросе связана только с ПВЛ, отождествившей варягов и русь и утверждавшей, что именно от варяг прозвалась Русская земля.

Глава 3

Сказание о призвании варягов в советской и современной историографии