Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

В череде мнений, высказанных в довоенный период в отношении ва­ряжской легенды, особняком стоит мнение Н.К. Никольского. Уделяя внимание именно идейному содержанию летописных текстов, он в 1930 г. выявил в ПВЛ полянославянскую концепцию начала Руси, про­тивостоящую варяжской, и доказывал, что последняя появилась взамен первой. Из наличия в летописи двух схем начала Руси ученый сделал вы­вод, что на рубеже ХІ-ХІІ вв. в Киеве «существовали неодинаковые опы­ты построения древнейшей русской истории». Основу полянославянской концепции, отождествлявшей историю Руси с историей полян, он видел в Сказании о славянской грамоте. Характеризуя его как мораво-паннон-ский памятник, возникший у западных славян в конце IX в., когда за Норик шла борьба Моравии с Баварией, историк считал, что на Руси оно было соединено с появившимися в дохристианскую эпоху сказаниями о полянах. Этот утраченный источник ПВЛ, поднимавший «три главные темы» (о начале Русской земли, о первых русских князьях и об устроении Русской земли), говорил Никольский, попал в летопись в переработан­ном виде во второй половине XI века. Редактируя Сказание, летописец внес в него комментарии, доказывающие кровное и духовное родство полян-руси со славянским миром. Сводчик ПВЛ Сильвестр, как сторон­ник и проводник идеи варяго-руси, постарался примирить на ее страни­цах «разноречивые но своим задачам легенды о начале русской истории», составить на их основе свою собственную «историографическую канву событий». С этой целью он не только собирал и дополнял прежние за­писи, но и отбрасывалось из них все то, что его не устраивало. Сопостав­ляя варяжскую и полянославянскую концепции начала Руси, исследова­тель не считал последнюю более достоверной. Отметив тенденциозность варяжской концепции, Никольский поставил вопрос, чем была вызвана такая тенденциозность и против кого она была направлена.

Предвоенные, военные и послевоенные годы знаменуются в СССР возросшим интересом представителей науки к ранней историю Руси, что во многом было связано как с небывалыми изменениями, происшедши­ми за короткий срок в политической, экономической и социальной жиз­ни СССР, так и с победой в Великой Отечественной войне, где главным героем был именно русский народ. В комплексе вопросов, которые под­нимали тогда ученые, одним из главных была проблема начала и разви­тия летописного дела. Часть исследователей, занимаясь на протяжении длительного времени этой проблемой и предлагая в целостном виде свой взгляд на нее, давали оценку, естественно, и варяжской легенде. Другая часть в той или иной мере затрагивала ее в работах общего характера, по­священных начальной истории Руси, и где невозможно было избежать темы варягов. И все их объединяло прежде всего то обстоятельство, ска­завшееся на качественном уровне предлагаемых ими характеристик, что они смотрели на этот памятник глазами людей, убежденных в норманстве варягов, при этом признавая их за случайное явление в русской ис­тории, и утверждавших своими трудами славянский характер руси, оби­тавшей на Среднем Днепре. Это первое, что надо иметь в виду, говоря об отношение ученых тех лет к Сказанию о призвании варягов.

Во-вторых, с середины 30-х гг. они неправомерно сместили акцент в его изучении, где на первое место вышел не анализ самого Сказания и тех событий, о которых он ведет речь, а поиск причин, которые якобы привели к его возникновению, а затем и внесению на страницы ПВЛ. Результатом чего стало, по верному замечанию И.Я. Фроянова, выхола­щивание конкретного содержания «летописных известий о призвании варягов. В них вкладывался лишь идейный смысл, приуроченный к ис­торическим событиям конца XI -начала XII в.». Но только начало это­му процессу дал не Д.С. Лихачев, на чем настаивает Фроянов, а Б.Д. Гре­ков, который повторил и развил идею А.А. Шахматова, что варяжская ле­генда, утверждая собой идею единства Рюриковичей, служила целям борьбы с княжескими усобицами. Постоянно говоря об этом с 1936 г., он менял лишь свое отношение к легенде, что было связано, во-первых, с переходом историка, совместно с тогдашней историографией, с пози­ций признания Киевской Руси прямым продуктом деятельности варягов, в которых видели норманнов, к полному отрицанию их роли в ее обра­зовании, во-вторых, с возражениями его оппонентов, и, в третьих, с тем, что норманская теория использовалась за границей, по словам Грекова, с целью «оклеветать славное прошлое великого русского народа».