Вариант единорога

– Что? А-а, моя брошь…- Она коснулась ее, бросив взгляд на свою юную грудь. – Вы ведь еще не писали портретов до сих пор, не так ли? Я же позирую сейчас для уютного домашнего портрета, который будет висеть в гостиной у камина, а не для иллюстрации рассказика о фамильном состоянии, украшающего обложку модного журнала. Поэтому я и решила надеть что-нибудь простое.

Она опять улыбается. Насмехается надо мной?

– А что это у вас там закрыто покрывалом? Она подошла к холсту.

– О, – сказал он скромно, в радостном трепещущем предвкушении. – Это, право же, пустяк.

– Позвольте мне взглянуть.

– Прошу вас.

Зашуршал занавес, прикрывавший холст, и я взглянул на женщину.

– Господи! – воскликнула она. – «Последняя вечеря» Питера Хелзи. Боже, да ведь это прекрасно. – Она отодвинулась еще дальше, пристально всматриваясь. – Он глядит так, словно вот-вот выйдет из рамы и еще раз предаст Его.

– Это так, – скромно сказал я.

– Пожалуй, верно, – заметил Питер. – Довольно занятный экземпляр.

– Да, – сказала она. – Я никогда раньше не видела столь точно подобранных красок. Глубина, переплетение тонов – он весьма необычен.

– Он и должен быть таким, – ответил художник. – Он сошел к нам со звезд.

– Со звезд? – недоуменно переспросила она. – Что вы хотите этим сказать?

– Пигмент, послуживший для его создания, я перетер из упавшего метеорита, который обнаружил нынешним летом. Мне сразу же бросилась в глаза краснота камня; к тому же оказалось, что размеры позволяют засунуть его в багажник.

Она изучала мое лицо на холсте.

– Для столь прекрасной картины вы создали ее невероятно быстро.

– Нет, какое-то время я носил это в себе, – сказал он. – Я ждал, пока у меня сложится совершенно четкое представление о том, каким он должен быть. Этот красный камень подсказал мне решение – это случилось как раз на той неделе, когда вы начали позировать мне. Стоило мне только начать, и дальше он фактически нарисовал себя сам.

– Он смотрит так, будто всем этим наслаждается, – засмеялась она.

– Я нисколько не возражаю…

– Сомневаюсь, что и он имеет что-то против.

– …Так как я – тот самый подкидыш, которого боги запросто обменяли на кусок камня, понадобившегося им, чтобы ставить на него ноги.

– Кто знает, откуда он взялся?

Он закрыл мне лицо, взмахнув занавесом, точно плащом матадора.

– Начнем?

– Пожалуй.

Она вернулась к креслу.

Через некоторое время он попытался прочесть то, что светилось в ее глазах.

– Возьми ее. Она этого хочет.

Он положил кисть, пристально посмотрел на женщину, на свою работу, – и снова на женщину.

Потом опять взялся за кисть.

– Решайся. Что ты теряешь? Подумай о том, что приобретешь. Это серебро на ее груди может обратиться в бриллианты. Думай о ее груди, думай о бриллиантах.

Он положил кисть.

– Что случилось?

– Какая-то внезапная усталость. Сигарета – и я готов продолжить.

Она поднялась с кресла и закинула руки за голову.

– Хотите, я подогрею кофе?

Он посмотрел туда, куда она указывала взглядом, – на стоящий в углу поднос с остывшим напитком.

– Нет, благодарю. Сигарету?

– Спасибо. Его рука дрожала.

Она подумает, что это от усталости.

– У вас дрожит рука.

– Наверное, от усталости.

Она присела на кровать, стоящую здесь же, в студии. Он медленно опустился рядом и прилег.

– Здесь жарко.

– Да.

Он взял ее за руку:

– Вы тоже дрожите.

– Нервы. Delirium Tremens. Кто его знает?

Он поднес ее руку к губам:

– Я люблю вас.

Ее глаза испуганно расширились, губы дрогнули, рот приоткрылся.

– …И у вас красивые зубы. Он обнял ее.

– О, пожалуйста!

Он крепко поцеловал ее.

– Не надо. Вы же не хотите сказать…

– Хочу, – произнес он. – Хочу.

– Вы очаровательны, – вздохнула она, – как и ваше искусство. Я всегда это чувствовала. Но…

Он поцеловал ее снова и увлек за собой.

– Миньон…

Питер Хелзи глянул с балкона на раскинувшийся внизу аккуратный парк, разлинованный тропинками, проложенными еще в старые добрые времена Свифта – парк с его живописным ландшафтом и своеобразным очарованием ХУЩ века, – и перевел взор вниз – на поручни ограждения, скалы и длинный, крутой спуск к заливу.

– Как хорошо, – сказал он и вернулся в комнату.

– Хорошо, – повторил я.

Я висел на стене комнаты. Он остановился передо мной.

– Чему ты ухмыляешься, старый ублюдок?

– Ничему.

Справа, из ванной, вышла Бланш, вытирая закатно-розовый нимб все еще влажных волос.

– Ты что-то сказал, милый?

– Да. Но я говорил не с тобой.

Она указала на меня большим пальцем:

– С ним?

– Вот именно. Он – мое единственное удачное создание, и мы неплохо с ним ладим.

Она содрогнулась:

– Чем-то он похож на тебя – только, пожалуй, выглядит позлее.

Он повернулся к ней:

– Ты в самом деле так считаешь?

– Угу. Особенно – глаза.

– Уйди, – сказал он.

– В чем дело, милый?

– Ни в чем. – Он сдержался. – Но скоро должна вернуться моя жена.

– Хорошо, папочка. Когда я снова тебя увижу?

– Я позвоню тебе.

– О'кей.

Зашуршали черные юбки – и она исчезла.

Питер не провожал ее до двери. Это было не в ее духе. Он еще немного поизучал меня, затем пересек комнату, остановился перед зеркалом и пристально всмотрелся в свое

отражение.

– Гм, – возвестил он. – Какое-то сходство все же есть – этакая подсознательная тяга к ехидству.