Василий III. Иван Грозный

Конфликт был улажен чисто семейными средствами. Царь презирал брата за «дурость» и слабоволие и проявил к нему снисхождение. Он полностью простил его, вернул удельное княжество, но при этом окружил людьми, в верности которых не сомневался. Свою тетку — энергичную и честолюбивую княгиню Евфросинью — Иван не любил и побаивался. В отношении ее он дал волю родственному озлоблению. Евфросинье пришлось разом ответить за все. Нестарой еще женщине, полной сил, приказали надеть монашеский куколь. Удельная княгиня приняла имя старицы Евдокии и стала жить в Воскресенском Горицком монастыре, основанном ею самой неподалеку от Кириллова. Опальной монахине позволили сохранить при себе не только прислугу, но и ближних боярынь-советниц. Последовавшие за ней слуги получили несколько тысяч четвертей земли в окрестностях монастыря. Воскресенская обитель не была для Евфросиньи тюрьмой. Изредка ей позволяли ездить на богомолье в соседние обители. Под монастырской крышей старица собрала искусных вышивальщиц. Изготовленные в ее мастерской вышивки отличались высокими художественными достоинствами.

Проступки удельных князей давали царю удобный повод ликвидировать последний крупный удел на Руси. Но Грозный не использовал эту возможность. Сколь бы опасными ни казались династические претензии князя Владимира, он был слишком бездеятелен и недальновиден, чтобы завоевать широкую популярность среди дворянства, а среди знати у него было довольно много недоброжелателей, главными из которых оставались князья Суздальские-Шуйские. (Они были повинны в смерти князя Андрея Старицкого и расхищении его имущества.) Сравнительно мягкое наказание удельных князей объяснялось, возможно, тем, что царя все больше тревожил нараставший конфликт с многочисленной суздальской знатью. Очевидно, царь не желал окончательно лишиться поддержки своих ближайших родственников в тот момент, когда положение династии стало неустойчивым. С ведома царя официальная летопись поместила краткий и нарочито туманный отчет о суде над старицким удельным князем и о выдвинутых против него обвинениях. Из этого отчета следовало, что в 1563 г. князь Владимир и его мать были изобличены в неких «неисправлениях и неправдах». Со временем Грозный сам приоткрыл завесу секретности, окружавшую первый процесс Старицких. «А князю Владимиру, — писал он, — почему было быти на государстве? От четвертого удельного родился. Что его достоинство к государству, которое его поколенье, разве вашие (бояр) измены к нему, да его дурости?.. Яз такие досады стерпети не мог, за себя есми стал». Иван высказал свои обиды много позже. Могло показаться, что после суда царь поспешил предать забвению досадную ссору в собственной семье. Но на самом деле это было не так.

Царь-летописец

Простив брата, Грозный позаботился о том, чтобы подготовить почву для расправы с ним в случае возникновения нового кризиса. Он обратился к старым летописям и позаботился о том, чтобы включить в них подробный отчет о первом заговоре Старицких в годы правления Адашева.

Чтобы вполне оценить его начинание, надо иметь в виду, что в Русском государстве официальной летописи придавалось совершенно особое значение. Московские государи ссылались на летописи в своих спорах с вольным Новгородом, дипломаты черпали из них аргументы во время переговоров с иностранными дворами. Затеянная Грозным летописная работа преследовала не литературные, а политические цели.

Два последних тома Лицевой летописи — так называемый Синодальный список и Царственная книга — были посвящены времени правления Грозного. Неудивительно, что именно эти тома и подверглись исправлению.

Обе летописи написаны на французской бумаге. Наблюдения за водяными знаками (филигранями) позволили известному палеографу Н. П. Лихачеву установить, что во Франции такая бумага производилась в промежуток между серединой XVI в. и 1600 г.

Попытки уточнить датировки Н. П. Лихачева вызвали длительный спор. По мнению С. О. Шмидта, водные знаки Царственной книги характерны для конца 70-х — первой половины 80-х гг. На основании альбомов Н. П. Лихачева, Хивуда, Брике и О. Валле-и-Субира автор этих строк собрал данные, свидетельствующие о более раннем происхождении бумаги исследуемых сводов. Обсудив свои выводы с известным специалистом по филиграням А. А. Амосовым, я в 1976 г. опубликовал их. Через несколько лет Амосов пересмотрел свое мнение и пришел к заключению, что бумага соответствующих листов Царственной книги была произведена во второй половине 70-х гг., а следовательно, приписки в тексте летописи не могли быть сделаны ранее указанного времени.

В настоящее время ни одна датировка приписок не стала общепризнанной. А. А. Зимин аргументировал вывод, что приписка к тексту Царственной книги была сделана между 1569 и 1570 гг. Другой известный исследователь Б. Клосс полагает, что Царственная книга появилась в первой половине 70-х гг., а приписки о боярском мятеже — самое позднее осенью 1575 г.