Василий III. Иван Грозный

Наиболее подробная аргументация принадлежит, бесспорно, А. А. Амосову. Но в его построениях филиграни приобретают самодовлеющее значение. Приведем в качестве примера новое прочтение филиграни «Двойная лилия», условно названной «Гоздава», из Лицевого свода. Верхняя часть этого знака схожа с французской геральдической лилией, но бумага с этим знаком грубовата, с соринками. Качество бумаги служит А. А. Амосову отправным пунктом для цепи гипотез. Грубая выделка бумаги, рассуждает исследователь, характерна для нелучшей бракованной французской бумаги, для польской, реже германской бумаги. Не совсем понятно, почему автор останавливается на польском варианте.

За первым рядом гипотез воздвигается второй. Сочетание западных форм с польскими качественными приметами знака «Гоздава», пишет исследователь, было не только возможно, но и вполне закономерно на одном-единственном этапе взаимоотношений Польши и Франции: «…мы разумеем кратковременное пребывание на польском престоле Генриха Анжуйского, французского принца из дома Валуа». Сорт бумаги зависел от бумажной мельницы, но никак не от системы международных отношений в Европе. Лилию в водяном знаке употребляли при изготовлении бумаги многие бумажные мельницы.

Гипотеза о польском происхождении бумаги Лицевого свода не доказана, но она служит фундаментом для новых умозаключений. «Для Генриха Анжуйского перенос родовой эмблемы на новую (польскую) почву был бы вполне естественным действием… В этом плане мотив двойной лилии (в водяном знаке! — Р.С.) мог вызвать, например, ассоциации о двух коронах Валуа». Под пером А. А. Амосова водяной знак — скромное творение мастера бумажной мельницы невесть какой страны — превращается в объект большой политики, предмет манипуляции коронованной особы, заинтересованной в ассоциациях.

Осторожные предположения уступают место категорическим формулировкам: «Итак, даже краткий анализ позволяет со всей уверенностью утверждать, что знак двойной лилии в Лицевом своде следует датировать 1573–1574 гг.». В России такая бумага из Польши могла появиться в 1574 г., но Генрих Анжуйский уже бежал во Францию. «Не потому ли Грозный и решил ускорить работы по составлению московской версии всемирной истории?» Этот вопрос ставит читателя в тупик. Какое отношение может иметь бегство короля Генриха к ускорению (гипотетическому) летописных работ в Москве?

Определив два комплекта бумаги «с общим отчасти» (!) набором сюжетов филиграней (бумага пошла на изготовление Лицевого свода и Слободской Псалтири), А. А. Амосов выстроил целую пирамиду гипотез о нормах и последовательности расхода бумаги и заключил, что составителям Лицевого свода в декабре 1576 г. осталось выполнить не менее 40–45 % задуманного труда. Приведенные даты и цифры подкупают своей точностью. Но они уводят читателя в область фантазий, так как не опираются на факты.

Данные о бумаге памятника следует учитывать в любом текстологическом исследовании. Но ставить филиграни во главу угла нет резона. Схемы А. А. Амосова доказывают это с полной очевидностью.

Интерпретация водяных знаков привлекает своей точностью, но эта точность относительна. Бумага была слишком непрочным материалом, а записи на ней теряли значение со сменой поколений. Понятно, что архивы XVI в. сохранили ничтожную часть произведенной тогда бумаги. Сама технология производства бумаги обусловила быструю смену водяных знаков, наличие бесконечного множества вариантов. Все это мешает выстроить сколь-нибудь полный и достоверный ряд, который бы объединил филиграни и сорта бумаги мануфактурного производства за длительный период. Скудные сведения о водяных знаках, накопленные наукой, допускают различную интерпретацию и дают возможность датировать бумагу лишь приблизительно, в пределах десятилетия.

Хронологические рамки, установленные на основании примерной датировки филиграней, требуют тщательной критической проверки, опирающейся на анализ содержания летописи в первую очередь.

По предположению Н. П. Лихачева, бумага была закуплена русскими властями во Франции около 1575 г. и ее использовали при составлении посольских книг 1570–1571 и 1575–1579 гг. Остатки бумаги после 1580 г. употреблены были на последние тома Лицевого свода. Предложенная схема вызвала весьма основательную критику (Д. Н. Альшиц).

Царская казна затратила большую сумму денег, закупив дорогую бумагу за рубежом. Во Франции на такой бумаге писал король. Немыслимо представить, чтобы подобного рода закупка имела в виду нужды текущего делопроизводства Посольского приказа.