Василий Темный

– Княже, трудными годами живет княжество Московское, и письмо князя Василия вынужденное. Да оно и понятно. Сколько терпеть Москве? В стороне от распрей московских Твери надобно быть.

Князь Борис слушал, не перебивал. И не понятно, соглашался ли? Холмский голос повысил:

– Не стоит привечать в Твери ни Шемяку, ни Можайского. От них ни тишины на Руси, ни покоя. Уважим, князь Борис, Василия, протянем руку Москве…

О совете князь Борис поведал княгине Анастасии:

– Я хоть и хочу, чтобы Тверь над Москвой поднялась, но как ни печальны слова дворецкого и Холмского, но истина в словах их. Шемяка и Иван Можайский на Василия ножи точат, но уймутся ли? Злобой сердца их полны, и не вижу от них Твери добра.

* * *

Ворочался Гавря из Кашина, а из головы Нюшка не выходит, все голос ее чудится.

И надо же! А дворецкий сказывал, время – лекарь! Но так ли? Может, оно и так, а на деле, ушли из жизни мать и отец, а память о них осталась. И жить она будет до скончания дней человека, потому как в нем кровь родителей его.

А Нюшка как рана, чем глубже, тем больней. Затянется, а разбереди ее – и заноет. Повидал, услышал и закровавила. Поди, теперь время надобно.

Встряхнулся оружничий, осмотрелся. Дорога к Твери приближалась. Жена вспомнилась, Алена. Однако лицо ее расплылось как в тумане. А вот Антониду, жену боярина Семена, отчетливо представляет. Или кого другого?

Солнце краем цеплялось за дальние сосны. Небо чистое, только в стороне на юг плавали белесые облака, напоминавшие снега.

Гавря зиму любил. Он не любил осень с холодными дождями, когда одежды промокают и все становится сырым, промерзаешь до костей и отогреваешься разве что у костра.

Улыбнулся оружничий. И тут время надобно. Конь перешел на рысь, встряхнул головой, заржал.

– Что, Тверь почуял, – сказал Гавря и похлопал коня по холке. – В стойле передохнешь.

Всмотрелся вдаль, где уже завиднелись церковные колокольни, стены городские и посады.

Приподнялся Гавря в стременах, выдохнул:

– Какая же она красивая, Тверь-то! Терема рубленые, клети и церкви, стены городские и посады, так бы и глядел на всю эту благость.

* * *

Великий князь тверской ехал в Ростов Великий и с ним малая дружина в десяток отроков. Один за другим следовали, гуськом.

Заночевали в большом селе на берегу озера в избе богатого мужика. Отроки у костра расположились, а Борис Александрович на широкой лавке, на рядне домотканом. Лежал, вспоминал разговоры с хозяином. Поели сытно, капусту квашеную с луком, умяли пирога с грибами да зайчатину жареную. В это лето хозяин хвалился, зайца вдосталь развелось. Хозяин, мужик в теле, силки ставил, едва от двора отходил. Вычинял на рогатине, говорил, до зимы мех добрый.

А с вечера хозяйка великому князю баню истопила добрую. Князь вдосталь напарился.

Лежит Борис, хозяйка у печи возится, гремит тазами. Князь подумал, на нее глядя: лицом добра и проворна.

И неожиданно на мысль пришло. А как бы хорошо было побывать на месте этого мужика, не жить княжьими заботами, ходить на охоту, а по весне поле поднимать, хлеб сеять…

С этими мыслями и сон сморил…

А на рассвете пробудился, из избы вышел. Зоренно и свежо. Отрок бадейку с водой принес. Умылся князь, утерся полотняным рушником до красна. Подумал в коий раз: будущей весной в Литву бы поехать, присмотреться ко всему… Мысль мелькнула: когда же города наши у Литвы отбирать час настанет? Доколь терпеть?

И сам себе ответил:

– Случится то, когда сообща на рать двинемся, а не врозь.

Отрок услышал, оглянулся, князь Борис повторил:

– Аль не разобрал? Сообща на рать поднимемся.

Боярин Дмитрий Никитич Черед, не торопясь, обогнул отрытый глубокий ров, подготовленный в этом месте.

Ров был устрашающе широкий, и на дне его отсвечивала подступившая вода. Он извивался и напомнил Череде видимые им в детстве уже обрушившиеся от времени змиевые рвы, какие за древним Киевом вырыли славяне для защиты от набегов печенегов.

Теперь нет набегов ни печенегов, ни половцев, о них есть летописные сведения. А от ордынских набегов Русь не спасли эти змиевые рвы.

Не защищают Южную Русь они и от крымцев, не спасли от поляков и литовцев. Потому Черед хоть и не возразил князю Борису, но не очень-то уповает на каменные башни и стены.

Боярин подумал, сколько же это потребуется щебня и раствора, чтобы залить этакую яму? А ведь она Кремник должна опоясывать.

Нет уж, лучше по старинке строить, деревом огораживаться, а между бревенчатыми стенами землю сыпать. Сожгут или разорят враги Кремник, новый возведут. А сколько выстоит, как Бог даст.

Сказывают, эвон, камнем обнесенные городки день-два стояли, орде Батыя сопротивлялись и сдавались, а рубленые неделю могли держаться. Это от защитников города зависит, как Господа молить будут. Вон, как козельцы, все от малого до старого полегли…

Тяжело ступая, Дмитрий Никитич подошел к своим хоромам. Медленно поднялся по ступеням и когда уже дверь в сени собрался толкнуть, как зазвонили колокола собора.

Праздничный перезвон удивил боярина. Он крикнул дворовому мужику:

– Аль праздник?

Тот головой покрутил: