Василий Темный

В трапезной под строгим присмотром дворецкого девки столы накрыли, закусками разными уставили: мясо жареное и пареное, птица запеченная, рыба в любом виде, икра севрюжья и щучья, кисели и пиво, да квас. А вскорости пироги начали подносить.

Дворецкий руки довольно потирал, говорил князю Борису:

– Эко, пирожницы наши додельницы, какие румяны испекли. Ты, княже, только полюбуйся.

Вскоре пришел боярин Холмский, остановился рядом с князем.

– За таким столом, княже, не совет держать, не государственные вопросы вершить, а свадьбы пировать.

Появился епископ Вассиан, седой, подтянутый, в темной рясе и в клобуке, из-под которого выбилась прядь волос, перекрестился, прочитал молитву, после чего уселись за стол. Но к еде не приступили, смотрели на Бориса. А тот поглядел на сидящих, промолвил:

– Позвал я вас, други мои, чтоб услышать совет добрый. Не один год терзают распри княжество Московское. Посчитай, с кончины великого князя Василия Дмитриевича. Звенигородо-галичский князь Юрий Дмитриевич изгнал Василия с великого княжения, ан ненадолго. Ноне в том признался и вернул стол племяннику. И думаю я, не пойдут ли на Москву галичские княжата? Как тверскому княжеству поступать, с кем быть, с Москвой ли, с Галичем и Звенигородом?

Замолчал, ждал ответа. Первым голос подал дворецкий:

– Твери с Москвой быть. Тверскому княжеству и Московскому суждено с давних пор собирателями земли русской быть.

Холмский боярина Семена поддержал.

– Хоть дружины княжат галичских с можайцами объединятся и на Москву пойдут, нам князю Василию помогать.

– В словах ваших истину слышу. Прошлой зимой я ее в словах смерда уловил. А что скажешь ты, владыка?..

Вассиан глянул на князя Бориса, потом на бояр.

– Справедливы слова ваши, бояре. Много лет назад первосвятитель Фотий немало сил отдал, чтоб Василий согласно духовной отца своего на великом столе сидел. Однако звенигородский князь Юрий происки не прекращал. Жизнь его теперь убедила. И нам бы, великий князь тверской, с Москвой сообща смуту унять. Вся земля русская от тебя, князь Борис, и от Василия этого ждет. Утихомирьтесь, преломите гордыню свою, князья, о братней любви забыли. Вспомните, какого вы рода.

Опустил голову Борис, зажал в кулаке бороду. Не раз эту мысль подавали и Холмский, и дворецкий. Да разве только они. Ан, раздумья о княжестве Тверском все пересиливали. Больно и ноне слышать эти слова.

Поднял глаза, тяжко посмотрел на бояр, перевел очи на епископа. Сказал глухо:

– Иного ответа не ждал я ни от тя, Семен, ни от тя, Михайло. Сколь раз говаривали вы, да я был глух к ним. А ноне и ты, владыка, укорил меня. Справедливо попенял. Истина в словах ваших, други мои. Теперь послушаем, что Дума боярская сказывать станет.

На следующий день созвал великий князь тверской Думу. Съехались бояре, расселись в гриднице, как кому по родовитости определено. Епископ Вассиан не задержался, чуть раньше князя свое кресло занял.

Окинул Борис гридницу взглядом, прошелся очами по шапкам боярским высоким, по лицам их бородатым, на кафтаны их длиннополые поглядел. Положили бояре руки на посохи, головы к князю поворотили. А он откашлялся, сказал:

– Бояре думные, слово разумное хочу услышать я от вас. Тверь и Москва ноне два великих города на Руси, но кому из них выше быть, не о том речь поведем, а как раздоры московские принимать…

До глубокой ночи вели тверские бояре речи. Многие с великим князем в согласии. Поддержали воеводу Михайлу, о кознях галичских княжат говорили, а к концу Думы к одному сошлись, быть Твери с Москвой заедино.

Покинули просторную гридницу бояре, а князь все сидел и сидел. Отроки поставили свечи в кованые светильники, зажгли, и гридница наполнилась светом и запахом воска.

Потупив очи, Борис думал: вот и бояре к одному склонились, у Твери и Москвы общее предначертание. А у княгини Анастасии иное соображение. Она его вчерашним вечером выказала. И суть ее убеждения в том, что не быть Твери ниже Москвы.

И тверской князь согласен с княгиней. Но и боярам думным как возразить? Они по-своему правы. Сколько можно противостоять княжествам, Русь губить. А она, беда единая, вокруг земель наших пляшет. То в образе Орды, то в личинах Литвы и Польши.

Орда на Русь надвигается ханом Ахматом, набегами казанцев, а ляхи города русские захватили и утверждают, мы – славяне западные, а Русь – восточные. И Литва в Смоленске и Витебске сидит, да не только земли наши западные держит, но еще к вере православной подбирается, католичество насадить вознамерились, унию. Эвон, как Витовт в княжествах русских, какие Литва захватила, православных к католичеству гнул.

Подозвал отрока, менявшего свечи:

– Оружничего покличь.

Вскоре Гавря уже стоял перед князем.

– Собирайся, Гавря, в Москву к князю великому московскому посылаю тя с письмом, грамотой. Только ему в руки передашь…

Пришел оружничий домой, Алена навстречу. Ходила она аккуратно, будто и не на восьмом месяце. У Гаври к ней ноне иные чувства, чем прежде. Об Алене все думы. Боярин Семен в шутку говаривал:

– Родит, Гавря, она те дитя, веревки вить из тебя будет.

Оружничий отговаривался: