Василий Темный

Как-то после яблочного Спаса, какой на начало августа-густоеда выпадает, довелось оружничему побывать в крестьянской избе. Лежал Гавря на широкой лавке под божницей. Видел, как свесившиеся с полатей две пары детских глаз уставились на него. Вот хозяйка вышла, потом вернулась, зажгла плошку, снова вышла. Оружничий догадался, у крестьянки корова должна отелиться, потому она часто ходит в сарай, а детишки ждут, когда их порадует мать.

И она пришла, неся на руках новорожденного теленка. Опустила его в избе на пол.

С полатей скатились мальчик и девочка, остановились у теленка. А тот стоял, робко покачиваясь на раскоряченных ножках, и тыкался в ребячьи ладошки. Хозяйка поднесла теленку корчагу молока, и тот принялся неумело пить.

Гавре вспомнилось далекое детство, когда он жил в деревне и была жива мать. Она вот так же после отела вносила теленка в избу, и он, Гавря, гладил его еще влажную шейку.

Оружничий радовался не меньше этих детей. Теперь у них будет молоко и голод обойдет их стороной. Голод, какой часто был спутником его в детстве.

Покидал Гавря избу, дети еще спали на полатях, а телок тихо мычал, откликаясь на материнский зов из сарая.

* * *

По свободе Гавря делал люльку. Давно подумал выточить ее легкой, чтоб качать в ней новорожденного. Уже сделал спинки и ножки, а потом поуменьшилось желание, нет прибавления в семействе оружничего. И вида не подавала Алена.

Уйдет Гавря под навес, топор возьмет, да и задумается. Для кого стараться? Спросить бы у Алены, да как к ней подступиться, когда не лежит душа к ней.

Но в тот день, когда вернулся оружничий в Тверь, Алена сама подошла к нему. Обняла, шепнула, зардевшись:

– Непраздная я, Гавря, дите жду.

Задохнулся Гавря от счастья. Подхватил жену, выкрикнул радостно:

– Алена, Аленушка, ужли?

И оттаяло сердце оружничего. Теперь иными глазами смотрел он на мир и подчас иное слышалось ему в голосах людей…

Близилась зима, Гавря ждал ее, ждал возвращения князя и дворецкого. Пришли ветры с первыми морозами. Иногда выпадет небольшой снежок, а днем оттает. Осыпалась лиственница, заалела рябина. Покачивались зеленые ели и гнулись шапки высоких сосен.

А на Покрова выпал большой снег, завалил Тверь, дома и дороги. Девки напевали:

Покрова, Покрова,

Укрой землю снежком,

А меня женишком…

Тверичи переставили телеги на санный полоз, прокладывали дороги. Из деревень повезли на тверской торг мороженые туши и битую птицу. Загудел зимний торг.

Зима на вторую половину перевалила, когда Тверь ожидала возвращения из Вильно великого князя тверского Бориса Александровича…

Глава 10

Собираясь в Литву, тверской князь знал, что Юрий изгнал из Москвы Василия и сам сел на великое московское княжение. А вот о смерти боярина Морозова Борису поведал оружничий.

Для тверского князя это было удивительным. Неужели у Морозова отыскались в Москве недруги? А дворецкому напомнил:

– Как-то сказывал я тебе, боярин Семен, предвижу долгую борьбу за московский стол. А теперь могу добавить, и кровавую. Еще чую, в усобицу эту втянутся Шемяка и Косой.

Нахмурился, бороду пригладил.

– Неисповедимы пути твои, Господи. Однако, боярин Семен, нельзя допускать, чтоб галичане заклевали князя Василия. Пора бы и уняться московским Рюриковичам.

Покачал дворецкий головой, вздохнул:

– Алчность безмерная, власть несусветная голову кружит галичским князьям. Им бы пыл свой сбить, чтоб разум восторжествовал.

Тверской князь задумался.

– А что, боярин Семен, не послать ли в Коломну гонца, да не отписать Василию, что Тверь, коли чего, завсегда готова принять его с семейством.

– Воистино, княже, в заповеди Господней сказано: блаженны милостивые, ибо они помилованы будут…

Вильно открылся мрачным королевским замком на утесе, рекой и долиной, костелом и улицами, домами каменными, обвитыми плющом вечнозеленым, площадью торговой, лавками.

Люд на приезжих внимания не обратил, привыкли к разным посольствам, гостям к князю великому наезжавшим.

Тверской князь остановился у железных ворот гостевого двухъярусного дома. Пока гридни разгружали телегу, Борис поднялся в отведенную ему небольшую комнату с маленьким зарешеченным оконцем и оттого полутемную, мрачную.

Гридни внесли ковер, раскатали, следом втащили походный стол и два плетеных креслица.

Князь сказал дворецкому:

– Станем правды искать, боярин Семен.

– Искать правды у сильного, надобно самим сильным быть. Мы же за защитой явились.

– Ноне силы просить, завтра силой на силу ответим, – прервал дворецкого тверской князь.

Дворецкий криво усмехнулся в бороду:

– Дай Бог, нашему козлу серого забодать.

Борис Александрович будто не расслышал дворецкого, бросил:

– Вели, боярин Семен, поминки в чулан отнести, а гридням шатер во дворе ставить. Чую, не на один месяц приехали.

– В Литву, ровно в Орду, ездим, – промолвил дворецкий, – только что дань не возим. Да ляхи и литва у нас эвон какие куски земельные отхватили, да еще и озоруют над нашим людом. Ты уж, княже, с Казимиром пожестче. Пусть чует, с нами надобно считаться, свою воинственность уймут, не озлят нас, мы ведь на зло злом ответим…