Василий Тёркин

Обернувшись к Хрящеву, пившему чай с блюдечка, Теркин сказал вполголоса:

- Товарищ мой по гимназии... Здешний предводитель.

- Прикажете приготовить одеться? - спросил Чурилин.

- Приготовь.

Карлик вынырнул в дверь.

Хрящеву Теркин охотно бы рассказал в другое время про свои школьные годы. С ним ему удобно и легко. Такого "созерцателя" можно приблизить к себе, не рискуя, что он "зазнается".

- Антон Пантелеич! Вы продолжайте пить чай с прохладцей, - сказал он, вставая, - а я оденусь и поеду. К обеду должен быть Низовьев, и подъедет господин Первач... Вот целый день и уйдет на них. Завтра мы отправимся вместе в имение того помещика... как бишь его... Черносошного... владельца усадьбы и парка.

- К вашим услугам, - кротко выговорил Хрящев и неторопливо стал обмывать блюдечко в полоскательной чашке.

"Может, и врет Зверев, - думал Теркин, одеваясь в другой комнате, - сказывается больным, соблюдает свое предводительство... Увидим!"

Пролетка ждала его на дворе у крыльца. Извозчиков в городе не было; но ему не очень понравился этот вид любезности. От "Петьки" он не желал вообще ничем одолжаться. Чувство гимназиста из мужицких приемышей всплыло в нем гораздо ярче, чем он ожидал.

Записку Звереву он написал сдержанно, хотя и на "ты"; сказал в ней, что желательно было бы повидаться после десяти с лишком лет, и не скрыл своего теперешнего положения - главного представителя лесной компании.

"С таких, как Петька, - думал он дорогой, - надо сразу сбивать форс; а то они сейчас начнут фордыбачить".

Зверев занимал просторный дом на углу двух переулков, немощеных, как и весь остальной город.

Теркина встретил в передней, со старинным ларем, мальчик в сером лакейском полуфрачке, провел его в гостиную и пошел докладывать барину.

- Проси! Проси! - раздался из третьей угловой комнаты голос, который Теркин сейчас же узнал.

Та же шепелявость, только хрипловатая и на других нотах; лицо его школьного товарища представилось ему чрезвычайно отчетливо, и вся его жидкая, долговязая фигура.

В кабинете хозяин лежал на кушетке у окна, в халате из светло-серого драпа с красным шелковым воротником. Гость не узнал бы его сразу. Голова, правда, шла так же клином к затылку, как и в гимназии, но лоб уже полысел; усы, двумя хвостами, по-китайски, спускались с губастого рта, и подбородок, мясистый и прыщавый, неприятно торчал. И все лицо пошло красными лишаями. Подслеповатые глаза с рыжеватыми ресницами ухмылялись.

- А!.. Теркин!.. Ты ли это?.. Скажите, пожалуйста!

Зверев приподнял немного туловище, но не встал.

- Извини, брат, не могу... Оступился... Ломит щиколку...

Он протянул к нему свои небритые щеки, и они поцеловались.

- Скажите, пожалуйста!.. Садись! В наши края...

Слышал!... Рассказывали... Ты, брат, говорят, миллионами ворочаешь... Дай-ка на себя поглядеть...

Тон был возбужденный, но большой радости - видеть товарища - в нем не слышалось... Теркину тон этот показался хлыщеватым и почти нахальным, и он сейчас же решил дать приятелю отпор.

- А ты, - сказал он, оглядывая его в свою очередь, - в почетных обывателях состоишь?

- В обывателях? - переспросил Зверев и брезгливо повел ртом. - Обывателями, брат, мещан да посадских зовут.

- Извините, ваше благородие, - ответил Теркин и поглядел на него, как бывало в гимназии, когда он ему приказывал что-нибудь и приговаривал: "ежели не сделаешь, будет тебе лупка генеральная".

Зверев вспомнил этот взгляд, обидчиво усмехнулся и выпятил нижнюю губу.

- А ваше степенство в почетных гражданах состоит?

- Так точно, - ответил в тон Теркин.

- Значит, выплыл!.. А я слыхал как-то... давно еще... будто ты туда попал... в места не столь отдаленные.

- Нет, милый друг, не хочу отнимать ваканций у вашего брата.

- Это как?

Зверев весь выпрямился, и щеки его густо покраснели.

- Да так!.. У вас-то в губернии, - небось знаешь всю историю, - проворовались господа сословные директоры.

- Проворовались! Проворовались!.. Как ты выржаешься!

- Так и выражаюсь. Им прямая дорога по казанскому тракту или на пароходе-барже, под конвоем.

- Не знаю, брат, не знаю!.. Это все газетчики, мерзавцы! Везде они развелись, как клопы.

- Да тебе что же обижаться... Ты ведь к банку не причастен?

- Еще бы!

Лицо Зверева начало подергивать. Теркин поглядел на него пристально и подумал: "наверняка и у тебя рыльце в пуху!"

- Скажи-ка ты мне лучше, любезный друг, есть ли у вас в уезде хоть один крупный землевладелец из живущих по усадьбам, который не зарился бы на жалованье по новой должности, для кого окладишко в две тысячи рублей не был бы привлекателен?.. Небось все пойдут...

- Я не собираюсь.

- А другие?

- Понятное дело, пойдут.

- Даже все мировые судьи, хотя их званию и нанесен, некоторым образом, афронт...

- К чему ты это говоришь?

- А к тому, что вы, господа, все о подъеме своего духа толкуете... Какой же тут подъем, скажи на милость, ежели ни у кого верного дохода в ри тысячи рублей нет?.. И велика приманка - жалованье, какое у меня лоцман получает или мелкий нарядчик!..