Василий Тёркин

- Как благородный человек!.. Да и на это вряд ли пойдешь!.. Я тебя знаю. Храбрости не хватит!

Теркин сдержал себя. Он взялся за шляпу и стал посредине кабинета.

- Я - твой гость в настоящую минуту, Петр Аполлосович. И тебе, как благовоспитанному представителю высшего круга людей, не полагалось бы так вести себя с гостем. Следовало бы тебя за это проучить. Да считаться с тобой мне не пристало. Если бы ты сам не признался в твоих операциях с чужим сундуком, я бы не стал молчать о них. Месяц-другой пройдет - и все грамотные узнают из газет, как вы здесь промеж себя хозяйничали... Я еще никогда лежачего не бил. И ни перед кем не кичился своей честностью... Но будь ты мой брат родной - я бы тебя спасать не подумал. Прощенья просим, ваше высокородие!.. Застрелиться всегда успеете. Вас целая компания будет, - в острог угодите, так, по крайности, не скучно... Повинтить еще и там можете!..

Что-то ему крикнул вслед Зверев, но он не слыхал.

Только на улице Теркин одумался и тут же выбранил самого себя.

XIV

Он так быстро пошел к своей квартире, что попал совсем не в тот переулок, прежде чем выйти на площадь, где стоял собор. Сцена с этим "Петькой" еще не улеглась в нем. Вышло что-то некрасивое, мальчишеское, полное грубого и малодушного задора перед человеком, который "как-никак", а доверился ему, признался в грехах. Ну, он не хотел его "спасти", поддержать бывшего товарища, но все это можно было сделать иначе...

"По-джентльменски? - спросил он себя - и тотчас же ответил: - Впрочем, я не джентльмен, а разночинец, и не желаю оправдываться". Теркин перебрал в памяти обе половины их разговора, до и после прихода таксатора. С первых слов начали они "шпынять" друг друга. "Петька" оказался таким же "гунявцем", каким обещал сделаться больше десяти лет назад. Не обрадуйся он приезду "миллионщика" Теркина - он бы не послал за ним экипажа; пожалуй, не принял бы. Да и как он его встретил? В возгласе: "скажите, пожалуйста!" - звучало нахальство барчука. "Скажите, мол, пожалуйста, Васька Теркин, мужицкий подкидыш - и в миллионных делах! Надо ему дать почувствовать, кто он и кто я!" И это за десять минут перед тем, как, чуть не на коленях, молил о спасении, признавался в двойном воровстве!.. Где же тут смысл? Где хоть крупица достоинства?.. Не будь "Петька" таким гунявцем - и все бы иначе обошлось!

"То есть как же иначе? - опять спросил он себя и уже не так быстро ответил: - Будь у него совсем свободных сорок тысяч в бумажнике... разве он отдал бы их Звереву?"

"Нет!" - решил он, чувствуя, что не одно личное раздражение продолжает говорить в нем, а что-то иное. Обошелся бы мягче, но не дал бы. В нем вскипело годами накопившееся презрение к беспутству всех этих господ, к их наследственной неумелости, к хапанью всего, что плохо лежит, - и все это только затем, чтобы просаживать воровские деньги черт знает на что. Никого из них он не спасет. Скорее поможет какому-нибудь завзятому плуту, способному что-нибудь сделать для края.

И никакой жалости ни к кому из них он не имеет и не желает иметь. Они все здесь проворовались или прожились, и надо их обдирать елико возможно. Вот сейчас будет завтрак с этим Низовьевым. Кто он может быть? Такая же дрянь, как и Петька, пожалуй, еще противнее: старый, гунявый, парижский прелюбодей; на бульварах растряс все, что было в его душонке менее пакостного, настоящий изменник своему отечеству, потому что бесстыдно проживает родовые угодья - и какие! - с французскими кокотками. Таких да еще жалеть!

У ворот квартиры, на завалинке, сидел Чурилин и вскочил, завидев Теркина.

- За вами послали лошадь, Василий Иваныч, доложил он, снимая шапку.

- Накройся! - строго крикнул ему Теркин.

Ему сделалось противно видеть лакейское усердие карлика. И сам-то он не превращается ли в барина выскочку?

На крыльце его встретил приказчик Низовьева - долговязый малый, видом не то дьячок в штатском платье, не то коридорный из плоховатых номеров.

"И народ-то какой держит! - подумал Теркин, - на беспутство миллионы спускает, а жалованье скаредное!"

- Павел Иларионыч сейчас вот за вами фаэтон отправили, - сообщил и приказчик, низко поклонившись крестьянским наклонением головы. И говор у него был местный, волжский.

- Дожидаются меня завтракать? - спросил Теркин.

- Стол накрыт. Пожалуйте.

Из передней он услыхал голоса направо, где поместился Низовьев, узнал голос таксатора и не вошел туда прямо, а сначала заглянул в свою комнату. Там Хрящев смиренно сидел у открытого окна с книжкой. В зальце был приготовлен стол на несколько приборов.

Хрящев встал, и они заговорили вполголоса:

- Имел беседу с господином таксатором, но патрона его еще не видал.

- И как вам показался этот Первач?

- Особа ловкая и живописная, Василий Иваныч.

- Вы с нами будете завтракать?

- Может быть, господину Низовьеву это не покажется?

- Это почему?.. При нем таксатор, а при мне лесовод... и мудрец, - прибавил Теркин и ударил Хрящева по плечу.

- Я хотел было ему представиться в ваше отсутствие, Василий Иваныч, да думаю: не будет ли это презорством?