Василий Тёркин

- Нет, уж пожалуйста, не на "вы"! В каких бы ты ни был ко мне чувствах - я не могу... слышишь, Вася, не могу. Это нехорошо, недостойно тебя. Я - свободна, никому не принадлежу, стало, могу быть с кем угодно на "ты"... Да будь я и замужем... Мы - старые друзья. Точно так и ты... ведь ты никому не обязан ответом?

Ее глаза остановились на нем пытливо и страстно. Ему стало неловко. Он не глядел на нее.

- Тут свобода ни к чему, - выговорил он немного помягче.

- Пойдем отсюда. Здесь мы на юру! Оттуда видно... И ты будешь стесняться...

- С какой стати?

- Прошу тебя.

Она так произнесла эти два слова, что он не мог не встать. Встала и Серафима и взяла его сама под руку.

- Туда... туда!.. Книзу! Ведь они, там, могут меня считать за покупательницу. Явилась я к тебе... а ты скупаешь леса... Вон там внизу лужайка под дубками... Как здесь хорошо!

Серафима придержала его за руку и остановилась.

- Ах, Вася! - Она вздохнула полной грудью. Как жизнь-то играет нами!.. Вот я попала в Васильсурск, на лесную ярмарку.

- Я знаю с кем...

Он не подавил в себе желания кольнуть ее, напомнить ей, с кем она туда явилась, какими поклонниками она теперь не пренебрегает. Ему припомнилось то, что рассказывал Низовьев о каком-то петербургском лесопромышленнике - сектанте.

- Тебе небось Низовьев говорил про Шуева?

- Какого Шуева?

- Ну, того... из "белых голубей".

Она не докончила и рассмеялась.

- Правда это? - спросил он, и его губы сложились в усмешку жалости к ней.

Она схватила это глазами и отняла руку.

- Ты думаешь, я его вожу?..

- С такими трудно иначе, - шутливо выговорил он.

- Ну, все равно, думаешь, я обираю его? Могла бы!.. Так как он... страсти-ужасти!.. Ты не знаешь!.. До исступления влюблен... Да... И он душу свою заложит, не только что отдаст все, что я потребую... Дядя у него - в семи миллионах и полная доверенность от него... Слышишь: семь миллионов! И он - единственный наследник...

- Хорошо, хорошо!

Ему стало уже досадно на себя, зачем он намекнул на этого сектанта.

- Я запретила ему за мной следом ездить. Провались они все! - вскричала она и, обернувшись к нему, опять взяла его под руку. - Вон туда сядем... Пожалуйста!.. Там так славно!

Он не противился. Серафима опустилась прямо на траву в тень, между двумя деревьями.

- Садись сюда же... Ну вот, спасибо. Ты не желаешь, чтобы я тебя, по-старому, Васей звала и "ты" тебе говорила?.. А?

- Мне, пожалуй...

- Ну, хоть и на том спасибо.

Над ними сбоку наклонились ветви большой черемухи, и к ногам их спадали белые мелкие лепестки.

Серафима подняла голову и громко потянула в себя воздух.

- Господи! - перебила она себя. - Так хорошо!.. Воздух!.. Пахнет как! Река наша - все та же. Давно ли? Каких-нибудь два года, меньше того... Тоже на берегу... и на этом самом... А? Вася? Тебе неприятно? Прости, но я не могу. Во мне так же радостно екает сердце. Точно все это сон был, пестрый такой, тяжелый, - знаешь, когда домовой давит, - и вот я проснулась... в очарованном саду... И ты тут рядом со мной! Господи!..

Волнение перехватило ее речь. Она отвернула голову и взялась руками за лицо. Теркин сидел немного повыше ее, прислонившись спиной к одному из молодых дубов. И его против воли уносило в прошлое. Как тогда задрожали его колени, когда он, у памятника, в садике, завидел ее издали. Он себя испытывал, почти боялся, что вот не явится этого признака, по которому он распознавал страсть... И признак явился. В чувстве этой роскошной и пылкой женщины он находил потом больше глубины и честности, чем в себе. Ничего мудреного нет, что она осталась верна его памяти, даже если и начала кружить головы мужчинам... Кто его так любил?..

Глаза его украдкой остановились на ее профиле, на ее стане, на линии ее головы. Да, она смахивала на кокотку; но в ту минуту вся трепетала влечением к нему, жаждой примирения, любовью, искупающею всякий грех.

Листки дубов и черемухи ласково шептались и слали им свое благоухание; вблизи ворковала горлинка, из травы выглядывали головки маргариток.

На сердце Теркина стало помягче. Он не хотел помнить зла: но не мог и лгать, надевать на себя личину или поддаваться соблазну, чтобы сказать тотчас же потом: "Ты хотела добиться своего... Ну, а теперь прощай!"

Чуть-чуть дотронулся он до ее руки, немного ниже локтя. Серафима, точно от укола, повернулась к нему от одного прикосновения.

- Во мне, - заговорил он, не поднимая на нее глаз, - нет никакого против... тебя, - слово не сразу сошло с губ его, - сердца... Все перегорело... Может быть, мне первому следует просить у тебя прощения, я это говорю, как брат сказал бы сестре...

- За что? - почти изумленно перебила Серафима.

- Я тебя на грех подтолкнул... Никто другой.

- Вот еще! С какой стати ты на себя такое святошество напускаешь, Вася? Это на тебя не похоже... Или...

Она хотела сказать: "или Калерия тебя так переделала?"