Василий Тёркин

- Да вы уж не желаете ли сами осчастливить нашу идиотку... предложением руки и сердца? Ха-ха!

Этот вопрос заставил его встрепенуться. К щекам прилила краска. Он подавил смущение и не сразу ответил ей.

- Нам где же, мы - простецы... На вашем барском наречии вы нашего брата кошатником величаете. Одно скажу - имей я виды на Александру Ивановну, я бы не так повел дело... Вы это изволили сказать в пику мне, что, мол, я об ее приданом хлопочу на всякий случай, так позвольте вам доложить, сударыня, - он в первый раз так назвал ее, - я в таких денежных делах, что мне зазорно будет и о более крупном куше хлопотать, когда надумаю жениться.

За дверью раздались шаги Первача.

- Можно войти?

- Уговор лучше денег! - шепотом произнес Теркин, нагнувшись над столом. - Его... - и он сделал жест рукой.

- Можете войти! - крикнула Павла Захаровна.

- Наша конференция с Иваном Захарычем кончилась, - заговорил он, потирая руки. Глаза его беспокойно перескочили от горбуньи к Теркину.

- Брат у себя в кабинете? - спросила Павла Захаровна.

- И желал бы до чая побеседовать еще с Василием Иванычем.

- Попросите Ивана Захарыча сюда! - сказал Теркин. - Одного! - прибавил он значительно.

- Понимаю-с!.. Я и не желаю быть лишним... Сделайте одолжение!

Первач повернулся на одном каблуке и у двери обернулся к ним лицом.

- Напрасно вы беспокоитесь, Василий Иваныч! Лишним я не желаю быть.

- И разлюбезное дело! - сказал ему вслед Теркин точно так, как виденный им московский актер в Льве Краснове.

XXVI

На балконе собрались все к чаю.

Разливала Марфа Захаровна. Саня сидела немножко поодаль. Первач отошел к перилам, присел на них, обкусывал стебелек какой-то травы и тревожно взглядывал на тот конец стола, где между Иваном Захарычем и его старшей сестрой помещался Теркин. Он уже почуял, что ему больше ходу не будет в этом доме, что "лесной воротила" на службу компании его не возьмет... Да и с барышней ничего путного не выйдет.

Иван Захарыч, в светло-голубой домашней тужурке, с закинутой назад маленькой головой, медленно курил папиросу и старался соблюсти свое достоинство. Лицо у него было краснее обыкновенного. Его грызло то, что он должен был при покупателе из разночинцев сводить свои родственные счеты. Сестра Павла подвела его, стакнулась с покупщиком. Никогда еще его дворянский гонор так не страдал. Еще добро бы Теркин влюбился в Саню и сделал предложение... И того нет. Он только разыграл роль сердобольного опекуна: поставил условием сделки обеспечение Сани... Бог знает, что такое! На все это Иван Захарыч должен был согласиться и чувствует теперь, что сестра Павла еще больше заберет его; а на стороне у него на днях ожидается приращение незаконной семьи. Надо и тех обеспечить. Без продажи усадьбы нечего и думать обойтись; а лучшего покупщика не найти. Злиться на сестру он не смеет. Формально она права; но никак он уже не ожидал такого подхода.

Павла Захаровна поглядывала вкось на брата и прихлебывала чай с блюдечка. Она добьется того, что получит свое; но этот "кошатник" как-то сразу изменил ее позицию. Ему она будет обязана, а не своей мудрой голове. Точно подачку ей подал. И как он ни хитри, ему "девчонка" понравилась. Очень может статься, она угодит за него!.. Брыкаться и брат не станет; а ей и подавно нечего стоять за ненавистное отродье распутной невестки. И что же выйдет? Госпожа Теркина вот здесь барыней заживет, миллионщицей; отец совсем прогорит, продаст и вторую вотчину. Положим, они с сестрой купят ее, и он при них останется. А если зятек с дочкой здесь очутятся? Они его к себе переманят... "Кошатник" из одного разночинского задора это сделает.

Чай плохо шел в горло Павлы Захаровны, и она то и дело откашливалась.

Теркин сидел между ними, но разговаривал больше с Саней.

Его подмывало настроение, сходное с чувством, когда удастся кого-нибудь вытянуть из воды. На Саню он поглядывал точно на собственное "чадо". Почему-то ему верилось, что теперь она уже не пропадет. Таксатора завтра же не будет здесь: он этого прямо потребовал. Не плутоватого маклака устранял он, главным образом, а нахала, способного развратить милую девушку. И он не стыдился такого сознания. Все сильнее и сильнее разгоралось в нем желание оставить Заводное за собою, если не сейчас, то через два-три года. Он уже решался взять на свой страх эту покупку. Если компания не одобрит ее, тем лучше: это будет его имение, и он на свой счет создаст в нем школу практических лесоводов.

Не одно это его тешило. Сидит он среди помещичьей семьи, с гонором, - он - мужичий подкидыш, разночинец, которого Павла Захаровна наверное зовет "кошатником" и "хамом"... Нет! от них следует отбирать вотчины людям, как он, у кого есть любовь к родному краю, к лесным угодьям, к кормилице реке. Не собственной мошной он силен, не ею он величается, а добился всего этого головой и волей, надзором за собственной совестью.

- Вам покрепче, Василий Иваныч? - донесся до него голосок Сани.

Она глядела на него из-за самовара.

- Да, покрепче, Александра Ивановна.

- Со сливками?

- Нет, позвольте с лимоном.