Учитель нахмурился и протянул руку к стопке тетрадей. На одной из них было старательно выведено: "В. Трубачев". Тем же почерком чисто и старательно написаны целые страницы. Сергей Николаевич улыбнулся. Ему почему-то представилось, что когда Трубачев пишет, то обязательно высовывает кончик языка и болтает под столом ногой. И все же отличник... Самолюбивый. Умеет заставить себя заниматься. Пользуется авторитетом в классе. Выбран председателем совета отряда...
Мысли учителя снова возвращались к классной газете и зачеркнутой фамилии.
"Может, именно поэтому и сорвался, что самолюбив и горд? А может, это сделал кто-нибудь другой, например Одинцов, не выдержавший роли беспристрастного редактора?.."
Сергей Николаевич вспомнил Одинцова. Нет, бледный и расстроенный Одинцов не считал себя виноватым. В нем чувствовалось сознание своей правоты, несмотря ни на что... Булгаков?
Учитель тепло улыбнулся: "Этот весь - раскрытая книга. Простая, искренняя душа. Все написано на его доброй, круглой физиономии".
В соседней комнате тихо и уютно тикали ходики. Они почему-то напоминали домовитого сверчка под теплой печкой.
Сергей Николаевич прислушался к дыханию отца.
"Надо бы чаще гулять ему, - озабоченно подумал он. - Если бы мне выкроить время как-нибудь после уроков и куда-нибудь пойти с ним".
Он вынул из кармана записную книжечку. Родительское собрание... Педсовет... Методическое совещание... Партийное собрание. Скоро учительская конференция.
Он закрыл книжечку и глубоко вздохнул: "Нет, гулять не придется. А эти дни вообще все заняты... Прежде всего трубачевскую историю надо распутать".
В окошко кто-то осторожно постучал. Сергей Николаевич увидел приплюснутый к стеклу нос и молодое встревоженное лицо.
Он помахал рукой и пошел к двери.
- Вы извините, Сергей Николаевич! Уже поздно, но такой случай... Я думаю, посоветоваться надо.
- Хорошо, Митя. Я ждал вас. Завтра сбор вы назначили?
- Ясно! - Митя пожал плечами. - Вот какая ерунда получается! Просто безобразие! Может, я сам виноват, Сергей Николаевич. Выдвинули мы такого неустойчивого парнишку, сделали его председателем совета отряда, а он черт знает что делает! - запальчиво сказал Митя, с шумом придвигая к столу табурет.
Сергей Николаевич показал на приоткрытую дверь в соседнюю комнату:
- Там у меня старик спит.
- Ой, простите! - шепотом сказал Митя. - Но я просто готов хоть сейчас бежать к этому Трубачеву.
Учитель улыбнулся:
- Подождите. Не принимайте скороспелых решений. Прежде всего нужно все хорошенько обдумать. Митя поднял брови и виновато улыбнулся:
- Это точно. Но тут случай такой, что просто голова кругом идет. На каждом сборе про эту дисциплину долбишь, долбишь... - Он махнул рукой и отвернулся. Потом вытащил клетчатый платок, шумно высморкался и с испугом покосился на дверь: - Ой, извините! Опять забыл...
- Постараемся разобраться вместе. Случай этот, может быть, очень простой, а может быть, и очень сложный. Его интересно обсудить на сборе. Если вы хотите, чтобы ребята чтонибудь прочно усвоили... здесь и дисциплина и всякие другие насущные вопросы... только не долбить! Сергей Николаевич ближе придвинулся к Мите. - Только через подобные случаи, через опыт их собственной жизни, на ошибках, на хороших примерах... Вспомните себя, Митя. Поставьте себя на место Трубачева, Одинцова и других. - Сергей Николаевич взял Митю за руку. - Вожатый это самый близкий товарищ.
- Сергей Николаевич! Я, вы знаете, все готов... Но эта история... Митя развел руками.
Учитель перебил его:
- Подождите. Всяко бывает. Давайте-ка обсудим эту историю спокойно. У меня есть свои предположения...
Сергей Николаевич говорил, Митя слушал...
Далеко за полночь не гас в окошке учителя привычный огонек, освещая ровным, теплым светом тихую улицу.
Глава 30.
ОДИНОЧЕСТВО
Тетка беспокоилась. Выдерживая характер, она редко заговаривала с Васьком, зато часто жаловалась Тане:
- И что это Павел Васильевич не едет? А тут мальчишка чудить начал. И мне грубостей наговорил, и сам как побитый ходит... То ли возраст у него ломается, то ли обижает его кто, только и с лица и с изнанки совсем не тот парень стал. А приедет отец - с меня спрашивать будет.
- Обязательно спросит, - качала головой Таня.
- Да что же, я за ним плохо смотрю, что ли?
Таня набралась храбрости:
- Плохо не плохо, да все сердитесь на него, а он на ласке вырос.
- "На ласке вырос"! То-то и смотрит волком на всех... "Плохо не плохо"! Ишь, яйца курицу учат! - сердилась тетка.
Но, учитывая про себя Танины слова и вглядываясь в потемневшее, осунувшееся лицо племянника, она решила изменить свою тактику и пойти на мировую.
* * *
Васек бродил по городу, не зная, куда себя деть. Ему казалось, что все, взрослые и дети, смотрят на него и удивляются, почему он не в школе. Вот-вот кто-нибудь спросит.
Васек прятал под мышку сумку и старался держаться отдаленных улиц. Он чувствовал себя пропащим, конченым человеком и с горечью думал об отце: "Знал бы он все - не сидел бы там..."
Положение, в которое попал Васек, казалось ему безвыходным. Единственно, что могло бы оправдать его, - это полное признание Мазина.