Ватерлоо. История битвы, определившей судьбу Европы

Внезапно радостный крик – как мы поняли, британский – раздался далеко справа, и каждый навострил уши. Это был долгожданный приказ лорда Веллингтона к наступлению. Постепенно он приближался, становился громче, раздался рядом. Инстинктивно мы его подхватили и бросились через кустарник… штыками гоня наших противников. Вдруг к нам прискакал лорд Веллингтон, и наши принялись его приветствовать. Не надо приветствий, ребята, просто вперед – и доведите вашу победу до конца».

Мгновениями раньше 52-й, стоявший поперек склона до тех пор, пока не развернулся вправо, чтобы идти по дороге к La Belle Alliance

, совершил ошибку, приняв британскую легкую кавалерию за французских всадников, и своим мушкетным огнем опустошил несколько седел. Там оказался и Веллингтон. «Не важно! – крикнул он Колборну. – Вперед! Вперед!» Несколько стрелков 95-го последовали за батальоном Колборна. Капитан Джозеф Логан из «зеленых мундиров» писал:

Такой бойни я никогда не видел… Этот аристократ, лорд Веллингтон, двинулся вместе с 95-м и все время кричал: «Вперед, мои храбрецы!» Я боялся за него, о себе я не беспокоился. Боже мой! Если бы его сшибли, какой горький день настал бы для Англии!

Теперь вся линия союзных войск спустилась в долину, уже не будучи линией, – потери были слишком велики. Барон фон Мюффлинг, прусский офицер связи, вспоминал:

Когда пехотная линия двинулась вперед, оказалось, что наступают отдельные группы по несколько сот человек, а между ними большие интервалы. Позиции, на которых стояла пехота, были хорошо заметны глазу – их отмечала черта из бесчисленных убитых и раненых в красной униформе, простершихся там.

Красная черта из мертвых, умиравших и раненых. Ужасная картина. А перед ними в долине лежали новые жертвы и тысячи раненых и умиравших лошадей. Лик писал, что некоторые лошади «лежали, некоторые стояли, а некоторые из них ели растоптанную пшеницу или рожь, несмотря на отстреленные ноги… Стоял особенный запах, смесь запахов растоптанной пшеницы и пороха…»

И по растоптанной пшенице и ржи, мимо умирающих коней, через беспорядок былого сражения наступала союзная пехота. «Никогда не видел ничего подобного, – вспоминал сэр Огастес Фрейзер, командовавший королевской конной артиллерией. – Небо буквально застилал дым, солнце только начало заходить». И в этом зловещем, неземном освещении союзная армия шла через долину. Сержант Робертсон из 92-го батальона рассказывал:

Ни один язык не сможет выразить, что чувствовала британская армия в это время… Их радость граничила с экстазом… Заряжать ружья было некогда, мы пользовались одними штыками… Везде царили разрушение и смятение. Французы повсюду бежали, бросая ранцы, кремневые ружья и вообще все громоздкое, что могло бы их задержать.

Британская кавалерия присоединилась к погоне, безжалостно вырезая паникующие французские отряды. Капитан Анри Дюперье из 18-го гусарского вспоминал: «Во время наступления мы в какой-то момент наехали на кавалерию, которая сопротивлялась, но слабо, и на скаку налетела на свою же пехоту». Солдаты Дюперье, многие из которых были ирландцами, прикончили нескольких канониров, а затем принялись за дезорганизованный батальон пехоты. Французские пехотинцы пытались сдаться в плен. Это было всего лишь: Vive le Roi[38], по словам Дюперье, «но звучало оно слишком поздно»: «Наши люди не понимали по-французски, поэтому вырезали их».

Капитан Пьер Робино потратил этот день в бесплодных атаках на Угумон, а теперь паника добралась до солдат, осаждавших шато. Они быстро отступали. Робино писал: