Вчера-позавчера

От обилия излишних размышлений он устал и задремал. Явился хозяин снов и показал ему во сне то, о чем он грезил наяву. И, проснувшись, он не мог понять, где тут истина, а где сон. А так как он устал от обилия пищи и от долгого сна, лень ему было заставить себя во всем этом разбираться. Короче, наяву, как и во сне, а во сне, как и наяву, чувствовал он себя среди евреев, как дома. Тут он отхватит кусок кугла, а тут бросают ему полную горсть чолнта. Сверх этого – трефное и падаль, то, что разрешено ему Торой, как сказано: «Собаке пусть бросят… и т.д.», – ведь еще не умножилось число евреев, преступающих закон и поедающих падаль и трефное, и грабящих собаку и съедающих то, что по праву принадлежит ей.

Больше всего любил Балак куриц, которых называют «капарот»[69]

, потому что евреи искупают ими свои грехи, а их внутренности выбрасывают на крыши или во дворы. Да и в другие дни не испытывал Балак ни в чем недостатка. Порой набивал он себе брюхо тестом, которым приклеивают листки с призывами против «школес», а порой наполняет свое брюхо тестом со всяких иных объявлений, тесто это он соскребает и поедает. Как те собаки, которым уподобили наши мудрецы (да будет память их благословенна) грех в словах «У входа грех твой лежит». Есть собаки, умеющие добыть себе пропитание хитростью. Как именно? Идет собака, и усаживается напротив пекарни, и притворяется спящей; сторож тогда не боится ее и засыпает, ведь он уверен в собаке, а собака встает и сбрасывает хлеб на землю; когда сторож просыпается и собирает буханки, собака уже наелась и ушла.

Хозяин снов, который раньше посылал Балаку хорошие сны, отвернулся от него. Вот зашел Балак в еврейский двор и потянулся носом к куриным потрохам, появились странные птицы на четырех ногах и отняли их у него. Пошел он к объявлениям, увидел, что приклеены они не квасным, а – гвоздями.

Балак не обратил внимания на дурные сны и принял решение вернуться в Меа-Шеарим. Да только подобно тому самому созданию, раку, знаку зодиака месяца тамуз, у которого – множество ног, он пятился назад и откладывал свое возвращение.

2

Жаркий сезон был в самом разгаре, в Иерусалиме – голод, и жажда, и пыль. И всевозможные болезни (не приведи Господи): лихорадка, и оспа, и инфлюэнца гуляют по городу; и мухи, и комары, и блохи, и мошки пьют еврейскую кровь, как воду. Человек сидит дома полумертвый, краше в гроб кладут; человек выходит на улицу купить себе лекарство в аптеке – пока он стоит перед аптекарем, поднимается пыльная буря и накрывает их обоих. И они стоят, друг против друга, как коробы, полные пыли. Это – пыль Иерусалима, стоящая в городе все лето.

Нет худа без добра. Пыль эта осела на шкуре Балака и скрыла надпись, так что не заметна разница между ним и другими собаками. Не было для Балака таких хороших дней, как эти, когда Иерусалим покрыт пылью и евреи замучены жарой и жаждой. Балак не испытывал ненависти к евреям, но, когда заметил, что больные и измученные евреи не опасны, рад был всем их несчастиям и говорил: «Известно им, бедам, кому они предназначены, и они приходят туда в изобилии». И если попадался ему навстречу один еврей, он лаял на него, чтобы напугать. До чего доходило дело? Рассказывают о еврее из колеля Лейбуша, одного из самых бедных колелей, где на каждого приходится не больше двадцати рублей в год; еврей этот купил для себя и домашних немного лакерды[70] на субботу, но попался ему навстречу Балак и облаял его. Перепугался бедняк и выронил лакерду. И хотя по природе своей терпеть не мог Балак лакерду, от которой сходит с ума весь Иерусалим, несмотря на это, он покопался в ней и сделал ее непригодной в пищу, лишь бы досадить еврею. Глядите-ка, говорил Балак, пока я не заносился перед евреями, они объявляли войну мне, теперь, когда я провоцирую их, они скромны со мной и не задирают нос. Понимал Балак, что поступает некрасиво, но его злое начало подстрекало его гавкать. Что его злое начало говорило ему? Неблагодарные они, пинают творящих добро и воздают добром делающим зло, покажи им свои зубы – и будут они уважать тебя. Не будь таким, как твой отец, который учил быть доброжелательным с людьми. И не слушай своих учителей, говоривших, что человек – властелин над собаками, есть нечто в его глазах, затыкающее собакам пасть. Знает человек, что нет ничего такого в его глазах, делающего его властелином над собаками, поэтому он подлизывается к ним и предоставляет им все необходимое для существования. И не будь таким, как мать твоя, которая говорила: пусть тебя полюбят люди, и не будешь ты вынужден зря повышать твой голос. Но будь, как Самаэль[71]

которого обзывают собакой, и он сторожит ад и лает – гав, гав, гав. Сердце Балака кричало в ответ: уста, которые вкушали их хлеб, будут злословить на них?

3

В те дни, когда он решил вернуться в Меа-Шеарим, начал он приучать себя держать рот на замке и не злословить без необходимости. И пришел в конце концов к выводу, к которому приходил уже не раз: надо отправляться в Меа-Шеарим. Не прошло много времени, как он был готов в дорогу.