Вдали от рая

– Так вот что такое твоя отцовская любовь? Махровый эгоизм, не более. Любящий отец на твоем месте порадовался бы, что дочь встретила мужчину, с которым может создать семью. Любящий отец благословил бы молодых и принял бы зятя как сына… Но что толку говорить с тобой об этом? Тебе не понять элементарных человеческих чувств. Для тебя имеет значение лишь одно: выкачивать из других жизнь, чтобы присваивать ее себе. В этой жажде ты не признаешь исключений: вот и Вера, которую ты якобы любишь, для тебя – лишь орудие… Намного ли ее участь лучше участи твоих жертв?

– Замолчи! – Волковской подпрыгнул на скамейке.

– Охотно замолчу. Мне надоело с тобой спорить. Знай: хотя ты и воображаешь, что выдумал меня ради развлечения, я с самого начала был более реален, чем ты думаешь. Ты мне по-своему симпатичен, Дмитрий Волковской: ты умен, владеешь необычайными знаниями, ты многого достиг – весьма, весьма многого… Я пытался вернуть тебя на правильную стезю – ту, которую ты оставил, соблазнившись своим мнимым всемогуществом. Но теперь вижу, насколько тщетны были мои усилия. Прощай. Больше я не побеспокою тебя. Живи как хочешь.

По мере того как голос становился из гневного все более кротким, он таял и удалялся, пока не растворился… Где? В глубине двора? В шелестящей по асфальту упавшей листве, которой играл ветер? В сером осеннем небе, затянутом низкими облаками?

Некоторое время Волковской прислушивался к окружающему миру с чувством внезапной глухоты, как будто голос, слышимый доселе ему одному, унес с собой частицу чего-то очень важного. Потом вскочил на ноги и расхохотался коротким злым смехом. Ну и дурак! Всерьез спорить с воображаемым собеседником, да еще позволить ему обставить себя в споре? Нет, решено: с него довольно этих игр. А Вера… тут совсем другое дело!

Он сел в свою машину, включил зажигание и выехал из этого проклятого двора. Мчался по московским улицам и представлял, как он вернет Веру и принудит ее к прежней покорности. Не мытьем, так катаньем! Сама виновата! В душе было такое чувство, будто в Вере воплотились все женщины, когда-либо портившие ему жизнь, – дразнящая колдовской силой и пугавшая силой любви к нему Арина, вечно противоречащая Лида и затаенно-язвительная теща Антонина, как ее там по батюшке… Забыл уже. С ними он не сумел совладать. Но дочь – дочь он вернет себе. И она снова станет делать все, что он ей прикажет…

Ночью Вера услышала зов. Он пришел в ее сон, заставив заворочаться и открыть глаза, и первое время она не понимала, что происходит: ей показалось, что сон продолжается. Но эта ночная, слегка освещенная фонарями за окнами комната – точно такая же, как перед сном. Рядом похрапывает Виктор. Все совсем так, как было…

И все – совсем не так.

Зов вторгся в нее. Он пронимал ее до самой глубины, он влез в каждую ее клеточку. Он властно требовал, чтобы Вера встала и – да, вот сейчас, немедленно! – отправилась к отцу.

Вера вздохнула. Повернулась на бок, подложила ладонь под голову. «Это глупости! – сказала она себе. – Чего ради я должна среди ночи мчаться к отцу? Да я вообще не хочу с ним видеться! У меня теперь совершенно другая жизнь, все колдовские наваждения остались в прошлом… Пусть он играет в эти игры, если ему так хочется! Но помогать ему я больше не стану! Никогда!»

Но чем горячее она себя в этом уверяла, тем настойчивее отдавался во всем ее теле пришедший издалека зов. Требовательный до болезненности… Да, точно, это папина работа. Наверняка во время сеансов гипноза – или другими, оккультными средствами – он вложил ей в подсознание какие-то установки, посредством которых может теперь на нее влиять. Подступала паника. Да, это следовало предвидеть. Легко сделать вид, что отца не существует, что уйти от него – значит избавиться от него навсегда… Но разве такой человек, как он, способен безропотно расстаться со своим имуществом? Он даже кольцо с жемчужиной не уничтожил – пожалел. А утратить человеческое, беззаветно преданное ему существо – ведь это потеря покрупней колечка!

Удерживать себя в постели рядом с Виктором становилось все труднее и труднее, однако пока еще Вера была способна сопротивляться. Она нагнетала в себе возмущение против того, кто так долго – слишком долго! – распоряжался ею, превратив в пассивное орудие своих замыслов. Она пыталась заглушить зов подсознания, взывая к логике:

«Куда я пойду? Куда и зачем? А главное, к кому? Тут, совсем близко от меня, лежит главный человек в моей жизни. Я нужна ему…»

«А действительно ли ты ему нужна?» – вопросил голос, принадлежащий, к сожалению, не отцу, а ей самой. И подыскивать возражения этому, собственному голосу было куда мучительнее.