Вдребезги

Прямо перед ним в проеме между окон висел его собственный черно-белый фотографический портрет. Висел там же, где и всегда, в той же раме, на той же высоте. Но изображение было другим. Вместо изящного, поразительно красивого, утонченного юного парня на Берканта смотрел оплывший, опустившийся, рано постаревший мужик. Под больными, испуганными глазами его нависли тяжелые мешки, лоб избороздили морщины, на висках блестели залысины. Он стискивал тощие, узловатые руки перед собой и глядел на зрителя с затравленным, бесконечно усталым и безнадежным выражением.

Он висел там словно в насмешку. Словно одним своим видом должен был напомнить Берканту о том, что юность его давно прошла, что красоту, изящество и свежесть он утратил, и если еще не превратился в вот этого жалкого, больного, истощенного старика, то произойдет это очень и очень скоро. Зловещий потрет Дориана Грея, неизвестно как появившийся на стене его запертой квартиры.

В первые мгновения Беркант просто смотрел на него, чувствуя, как от ужаса пересыхает горло и подкашиваются колени. А затем заорал – страшно, надрывно, так, что тершаяся рядом девица вздрогнула и невольно отшатнулась. Потом она, конечно, снова полезла к нему, заголосила:

– Что с тобой, милый? Что случилось?

– Убирайся! – не помня себя, взревел Беркант. – Вон отсюда! Вон!

Он с силой оттолкнул от себя девчонку. Та, шарахнувшись боком об стену, завизжала и в ужасе выскочила за дверь. Беркант слышал, как дробно стучали по ступенькам ее каблуки. Сам же он, не понимая, что делать, лишь все острее чувствуя, как его захлестывает ослепляющая, оглушающая паника, нашарил на кухонной стойке кофейник и с размаху швырнул его в портрет. Стекло разбилось, и по испитому лицу старика потекла коричневатая жижа.

3

Этот старый прохиндей Карл не ошибся. Он все предугадал, был прав во всем. Моя беда в том, что я не могу отпустить тебя, Боренька. И не смогу никогда. Но Беркант – не ты, это он как-то сумел вложить в мое больное сознание. Он – не ты, он не мой брат, и во мне нет к нему жалости и не будет никогда. «Нет жалости во мне, а значит, я не зверь». Это хорошо. Это правильно. Я останусь сама собой, отвечу ударом на удар и обрету покой. Карл ведь именно этого от меня и добивался, правда? Интересно все же, каков был замысел этого чертова психиатра, знатока всех человеческих слабостей…

О, ревнивая тварь, злобная гиена, властолюбица, приготовления к казни состоялись, и скоро его не станет, ты убьешь его собственными руками. Глаза его, так похожие на глаза твоего брата, которые, казалось, собрали в себе все краски Мирового океана, навсегда померкнут для тебя, и ненависть станет твоей главной чертой, беспощадная, одинокая София… Жестокий палач, собирающийся казнить того, кого любил больше жизни… Одержимая больной страстью, взрастившая в себе глумливого беса, ни во что не верящая, никому ничего не прощающая, покинутая, растоптанная, вынужденная забыть все законы милосердия, распявшая себя саму рядом с ним… Ты – хладнокровная, беспринципная убийца, ты давно кружишься в неистовом вальсе с бесами, и именно они твоя опора, ты не смогла спасти своего прекрасного брата, своего Бориса, а скоро закончишь с ним – светом очей своих, казнишь и растопчешь того, кого желала любить безмерно…