Вдребезги

— Застегни, — сказал Джеймс и руками поднял волосы над затылком.

Майкл выдохнул наконец с облегчением, потёр лицо руками, встряхнулся.

— А знаешь, — Джеймс наклонил голову, чтобы было удобнее, — это очень древний символ.

— И чего он символизирует? — Майкл, чертыхаясь про себя, пытался справиться с крошечным замком. Джеймс терпеливо сидел и ждал, подставив голую шею.

— Сексуальное влечение и страсть. Лук — традиционное оружие бога любви, и, кстати, не только в европейской культуре.

— Вишь, как угадал, — Майкл застегнул цепочку, погладил пальцами тонкую шею. — Про влечение. Значит, каждый раз, как посмотришь, будешь вспоминать, как я тебя за жопу держу.

Джеймс звонко рассмеялся, коснулся пальцами серебра. Подвеска съехала ниже ключиц и виднелась в распахнутом вороте рубашки, как метка.

— Ты такой романтик, Майкл.

— А говорил — варвар.

— Романтичный варвар. Трогательный и дикий. Стой тут, у меня тоже есть подарок. Только простой, без значения.

Джеймс вскочил, выволок из-под кровати свой чемодан.

— Я не знал, когда тебе его лучше отдать, — сказал он, будто извинялся, — Рождество ведь уже прошло. Так что… вот. Прости, что без упаковки — дома такая суматоха была, что я сначала не успел, а потом забыл. Хорошо ещё, вспомнил с собой взять, когда собирался.

А ведь тоже волнуется, подумал Майкл. Хотя ему-то с чего? Не о чем ему волноваться, Майклу и стаканчик из Старбакса в радость. Не предмет же важен, пусть это хоть позолоченная шишка будет.

Джеймс дал ему в руки продолговатую чёрную коробку.

Внутри были часы.

Круглый чёрный циферблат в стальном корпусе, кожаный ремешок — никаких выкрутасов, даже цифры обозначены одними делениями. Бывают часы, как Бэтмобиль — с календарем, секундомером, гироскопом, прицелом и парашютом. Такие часы, которые занимаются с тобой сексом, потом курят в постели и уходят, не попрощавшись.

Эти были, как строгий поцелуй дулом в висок — ничего лишнего, ничего личного, просто такая работа. На такие часы, небрежно встряхнув манжетом, смотрит секретный агент 007 перед тем, как скрутить глушитель с Беретты.

— Охренеть, — потрясённо сказал Майкл. — Прям как у Бонда.

Джеймс гордо улыбался:

— Нравятся?..

— Спрашиваешь!.. Они по виду умнее меня. И красивые…

— Надень, — потребовал Джеймс.

— Да их наверняка только с костюмом можно носить, а я тут по-простому.

— Нет, они обычные, — Джеймс тряхнул головой. — Я специально выбирал не броские, чтобы на каждый день.

— Это по-твоему — не броские?.. Я в зеркале за ними себя не увижу, — разулыбался Майкл. — И куда такое каждый день носить. Поцарапаются же.

— У них закалённое стекло, — упрямо ответил Джеймс. — Надень.

— Застегни, — Майкл протянул ему руку.

День был долгий — первый день нового года. Светлый, белый, смешной. Гуляли до темноты, кидались друг в друга снежками. Бобби гонялся за ними, гавкал так, что вороны снимались с веток. Валялись в снегу, в сотый раз целовались, как в первый. Смеялись — нет, хохотали, просто так, без повода, без причины. Лежали, смотрели на звёзды. У Майкла джинсы промокли насквозь, будто он в них купался.

Вернулись замёрзшие до трусов.

— Я ч-чайник поставлю, — сказал Майкл. — С-согреемся.

— Л-лучше глинтвейн. У н-нас в-вино есть.

— Н-ни разу не п-пробовал.

— Ты!.. — Джеймс аж дрожать перестал. — Ты ни разу не пробовал глинтвейн!..

Майкл пожал плечами и засунул Джеймса в свой свитер. Камин полыхал так, что можно было даже свет не включать.

— Доставай вино, — строго велел Джеймс. — И апельсин. И корицу. Я сейчас сварю тебе такой глинтвейн, что ты на всю жизнь запомнишь.

29

Когда они вернулись, Лондон был прежним. Ленивое остывшее небо ползло над городом куда-то на север, устало сыпало снежную крошку. Та не долетала до земли, таяла на лобовом стекле, в шлейфе бензиновых выхлопов, в мелких лужах, которые не просохнут до самой весны.

Возле дома в Кенсингтоне на ветру качались голые кусты роз среди вялой сухой травы. Джеймс стоял возле кованой калитки в заборе, держал Майкла за пояс, прижимался щекой к плечу.

— Ну, иди уже, — хрипловато сказал Майкл, отпустив ворот его пальто. Разгладил, чтобы на шерсти не остались следы от пальцев. — Кому говорю.

— Давай завтра?.. — спросил Джеймс, подняв голову. — У меня каникулы. Семестр начнётся только через неделю.

— Мои будут в Дублине ещё дней пять.

— Хочешь, приеду?

— Хочу.

— Когда можно?

— Всегда, — сказал Майкл, опять целуя в припухшие губы. — Тебе — всегда. Иди уже, блин.

Джеймс расцепил руки, взялся за ручку своего чемоданчика. Ушёл в дом.

Майкл вернулся в машину. Там пахло мокрой собачьей шерстью, на дверях снаружи остались брызги грязи с грунтовой дороги. Пришлось заехать на мойку, чтобы привести Фольксваген в порядок.

К дому Брана Майкл подкатил уже в темноте. Зимний день был коротким, весь прошёл в сборах, дороге, прощании у калитки. У Брана в окнах горел свет, плотные шторы были задёрнуты. Еще раз проверив, не забыли ли они чего на заднем сиденье или в багажнике, Майкл постучал в дверь.

Бран открыл не сразу — взбудораженный, помятый, в одной майке и длинных трусах. Вслед за ним наружу потянуло густым сигаретным дымом.