Вдребезги

И все же мы ощущали себя чужаками среди прочей публики, усаживались за столик и торопились погрузиться в бесконечно важные детали, которые помогли бы нам слиться с остальными посетителями. Справа от нас сидели два господина и дама, пили кофе и одновременно потягивали из бокалов пиво. Они поднимали их отчасти опасливо, отчасти с гордостью и ударяли друг о дружку так, что демократичные пивные бокалы удовлетворенно позвякивали. Слева одинокий господин скромно поглощал шницель. Он тщательно и обстоятельно пережевывал его и то и дело утирал усы салфеткой. Чуть поодаль расположилась какая-то молодежь, девушки с возмущением и явной завистью косились на шляпку Ами, которую я помог ей снять, студенты же с едва скрываемым разочарованием сравнивали наряды своих спутниц с ее туалетом. Метрдотель стоял у столика с другой стороны танцплощадки и пытался решить извечную проблему всех метрдотелей: как быть одновременно и лакеем, и сверхчеловеком. В углу слева несколько мужчин с разгоряченными лицами с виртуозным проворством опускали чайные стаканы под стол, а потом радостно побалтывали их содержимым, явно увеличившимся на треть.

Все это Ами и я подмечали, посылая на разведку по залу долгие любопытные взгляды, а когда осмотр закончился, мы оба удовлетворенно и радостно улыбнулись: мы не были больше зелеными новичками, а стали такими же опытными и пресыщенными, как и прочие завсегдатаи. Те же воспринимали нас отныне с пониманием и симпатией — симпатией, которая, благодаря некоторым чертам внешности Ами, явно росла и постепенно возвышала нас, переводя в другую категорию и ставя над прочими посетителями. Мы одержали победу. В ресторанном, устроенном в соответствии с системой Птолемея мире нас принимали как почетных гостей.

Компания Ами сидела вдалеке и вряд ли могла нас видеть, мы же очень хорошо могли наблюдать за ними в зеркале, висевшем на колонне перед нашим столиком. Я с удовлетворением отметил, что выглядели они довольно скучными, и с удовольствием сообщил бы об этом Ами, но она была поглощена изучением меню, и я не решился ее отвлечь.

Вдруг она отшвырнула меню в сторону:

— Я хочу танцевать.

— Но ведь ты только что жаловалась на усталость, — нашел я самую неподходящую отговорку. — Мы уже давно не танцевали, — добавил я, извиняясь, видя, что она выпрямилась и встала. — Пойдем.

Стоит ли говорить, что в ресторанах, где есть площадка для танцев, при вступлении на нее вам приходится совершать тот же процесс ассимиляции, что и при вхождении в ресторан. Танцевальная площадка, строго отграниченная от окружающего ее зала со столами и стульями, — это тоже мир в себе, пусть и с менее пуританскими правилами для новичков. Так что на танцплощадке вы можете позволить себе некоторые вольности, которые недопустимы за ее пределами и которые, в крайнем случае, можно оправдать теснотой, скользким полом или чем угодно еще. Как ни странно, но здесь меньше опасности показаться смешным, чем когда сидишь за столиком. Поскольку те, кто сидят, всегда рассматривают тех, кто танцует, с явной завистью, это ослабляет их способность к критике и позволяет им проявлять снисходительность к таким смертельным грехам, как столкновение двух пар или соскочившая в самый решающий момент дамская туфелька.

Но как уже говорилось: у танцплощадки свои правила и они требуют абсолютного подчинения с самого первого шага. Нарушения караются незамедлительно, стоит вам сбиться с такта или наступить даме на ногу. Даже если публика выказывает добродушие, оркестр бесцеремонно вмешивается, и саксофоны хохочут так, что вы готовы провалиться сквозь землю. Квинтэссенция этих правил, которые следовало бы вывешивать на стене в каждом ресторане, где есть танцплощадка, состоит в том, что во время танца надо выкинуть из головы любые мысли или даже их зародыши, то есть попытаться привести свой мозг в состояние размягчения и пассивности. Поэтому-то во время танца и запрещено разговаривать, а уж если молчание невозможно, следует ради всего святого избегать серьезных разговоров, но ограничиваться легкой, лишенной логики беседой, которая не мешает телу свободно следовать музыке.

Эти правила, сами по себе легкие и понятные всякому нормальному человеку, имеют и недостаток, который обнаруживается лишь при выходе из ресторана: мозг, который на протяжении всего вечера с пятиминутными интервалами работал как копилка, куда, словно монетку за монеткой, складывали впечатления, отказывается потом преобразовать их в определенное представление о течении вечера — человек помнит лишь, что ему было весело или скучно и что счет составил столько-то или столько-то, но ничего больше. Попытка описать ресторан — если не ограничиваться самым схематичным обзором — столь же трудна, как пересказ снов или видений: в обоих случаях мозг неохотно выдает результат и у вас то и дело возникает желание перечислять внешние события, которые происходили совершенно механически и поэтому сами по себе абсолютно ничего не значат.