Вдруг охотник выбегает

Вошел в комнату. За ним Серафимов, Самойлов. Комната большая, просторная и полная света – насколько это вообще возможно в Ленинграде с его вечно мутным небом. Зайцев ступил через порог. И обмер.

Весь посторонний шум для него как бы умолк. Призрак Крачкина беззвучно расставлял треногу. Бесшумно раскрывали рты привидения оперативников, сквозя мимо.

Убитая была одета в алый шелковый халат с широкими рукавами. Труп сидел в кресле прямо, только голова чуть свешивалась – словно под тяжестью жемчужных бус, обвивавших лоб; концы нитей уходили куда-то в прическу. Белые кулаки казались восковыми на фоне шелка. Они лежали один на другом. Из правого торчал цветок. Ярко-красный даже на фоне красного халата.

– Гвоздика, – вдруг обрел голос Крачкин. Он наклонился, несколько раз взмахнул ладонью над цветком, по всем правилам безопасности подгоняя воздух к ноздрям, а не вдыхая напрямую. И сообщил: – Причем живая. В отличие от гражданки.

– В феврале? – отозвался Самойлов, стукавший ящиками комода. – Оригинально.

– А вот и документики, – Серафимов показал им дамскую лаковую сумочку. Щелкнул застежкой. Вынул твердую книжечку удостоверения и прочел вслух, бросив быстрый взгляд – на убитую, на фотографию:

– Карасева Елена Петровна.

Управдом подтвердил личность убитой. Вспышка окатила мертвую женщину.

Карасева Елена Петровна, работница аптеки.

Серафимов и Самойлов пошли говорить с соседями. Зайцев внимательно ощупывал взглядом комнату.

Ему сегодня все казалось повторяющимся сном. Может, поэтому кажется и сейчас, что он это уже видел?

Зайцев смотрел на бледное лицо убитой, с усталыми, будто подернутыми ржавчиной веками. Это кресло. Эта странная прическа. Этот крупный, несомненно, ненастоящий жемчуг. Эта раздражающе живая, вернее, конечно, уже мертвая – срезанная, но все еще свежая гвоздика. Она огоньком горела над мертвым холодным кулаком.

Зайцев изо всех сил отталкивал от себя эту мысль. «Я устал», «не выспался просто», «весь день сегодня как во сне». Но все-таки сдался и признал: убитая Карасева странно напомнила ему Фаину Баранову. А обе они – странно разодетых женщин, убитых на Елагином.

Или убитых – а потом разодетых?

– Крачкин, – позвал он.

Но тут внесли и положили на пол носилки. Тело Карасевой, застывшее в трупном окоченении, с трудом вынули из кресла. Санитары все никак не могли взяться за него сподручнее. Наконец схватились, подняли, перенесли. Накрыли простыней. Оно высилось отвратительной горой.

2

Зайцев закончил рапорт. Тоскливая однообразно тяжкая жизнь порождала такие же тоскливо-однообразные преступления. Они либо раскрывались по горячим следам (потому что, как правило, виновный валялся тут же, сам пьяный, или по глупости своей тотчас волок краденое продавать), либо повисали мертвым грузом, пополняя статистику нераскрытых, которые не раскроет уже никто и никогда, потому что расследование заглохло и было прекращено. Гр. Вяткин по распитии спиртных напитков ударил бутылкой по голове гр. Башмакова. Гр. Спицына, состоящая на учете как занимающаяся проституцией, пригласила к себе гр. Свечкина, после совместного распития спиртных напитков…

Зайцев потянулся, зевнул. Вынул рапорт из машинки.

– Вася, не занят? – Крачкин вошел, не спрашивая разрешения войти. Даже не встречаясь с Зайцевым глазами.

– Занят, конечно. Странный вопрос.

Крачкин не поддержал его тон.

– Еще вот. Развлекайся.

Шлепнул на стол четыре папки. Зайцеву показалось, что голова у него от одного вида этих папок сразу наполнилась песком.

– А совещание? – спросил он Крачкина в спину.

– Какое еще совещание? – недовольно спросил тот, не оборачиваясь. Но остановился, уже хорошо.

– Да по Карасевой, убитой с Петроградки. С цветочком.

– Цветочки-грибочки…

– Крачкин, ты чего? Человека же убили, – опешил Зайцев совершенно искренне. Крачкин обернулся:

– А то, что есть сейчас дело поважнее для благополучия советских граждан.

«Ага, значит, Елагин», – понял Зайцев.

– Закроешь эти – и снеси все в архив, понял?

– Да понял, понял.

Крачкин вышел.

Зайцев сказал себе: нет. На обиженных воду возят. Эта мысль не больно утешала, но лучшей у него все равно не было. Подтащил к себе папки. Глухари, значит. Он без интереса, просто чтобы занять руки и унять раздражение, раскрывал, закрывал и перебрасывал в сторону папку за папкой. Ну, какой там гр. другого гр. после совместного распития спиртных напитков… Следствие прекращено. Следствие прекращено. Следствие прекращено. И замер. Предпоследней папкой оказалось дело убитой Карасевой. Женщины с гвоздикой в руке.

3

В архиве пахло старой бумажной пылью. Даже запах подвала здесь не чувствовался, заглушенный. У старой бумаги скверного качества свой неповторимый дух. В 1920-е Петроград голодал, потом перебивался необходимым, бумага была хуже некуда. Сейчас она медленно разлагалась, стиснутая в папках. Их блеклая желтизна перекликалась с тусклой желтизной слабой лампочки. Деревянные стеллажи, плотно забитые папками, уходили в глубину, едва виднелись в полумраке. За деревянной стойкой, отполированной тысячами нетерпеливых или скучающих локтей, никого не было.