Вдруг охотник выбегает

– Говорили с соседями по коммуналке. Не упомянул никто сожителя или кавалера.

– Я знаю, – почти нахально ответил Нефедов. – Я же с ними и говорил.

– А, верно. Значит, ты уже служил, – притворился Зайцев. – Странно.

– Я рапорт писал.

– Да?

Зайцев для вида полистал папку с делом Барановой.

– Нет что-то никакого твоего рапорта. Ладно, не важно. Не суть. Ты с соседями говорил, другие тоже говорили. В общем, ясно: нет там никакого сожителя или кавалера.

Нефедов смотрел на него недоверчиво.

Он как будто не решался высунуться из своего укрытия. Но Зайцев видел: тот же нетерпеливый инстинкт, видимо, не давал ему усидеть на месте. Тот же инстинкт, что науськивал самого Зайцева. Инстинкт, который заставлял забыть об осторожности. Обо всем, что не относилось к делу. Инстинкт, который говорил: след!

– В общем, Нефедов, это и есть – странное. Наряд ее весь этот. И дребедень эта в руках тоже. И сделано все очень ловко. Соседи не видели, не слышали…

– Или брешут, – тихо вставил Нефедов.

– Или брешут, – охотно подтвердил Зайцев. – Но только пальчиков или других зацепок тоже нет. Ловкий, видимо, гад. Или гады. А такая ловкость, она только с опытом приходит. Соображаешь?

Нефедов кивнул.

На секунду что-то прикинул. Молча встал, подошел к груде папок. И быстро принялся перебирать – бросая короткий взгляд на обложку дела и тотчас роняя папки на пол одну за одной.

Видимо, решил пересмотреть свой отбор.

Вот какую-то перебросил на диван, обитый «чертовой кожей». Опять зашлепали папки на пол. Запах пыли и старья стал нестерпимым. Стал свербеть в ноздрях. Зайцев на миг даже посочувствовал Нефедову: каково ему вот так сидеть в архиве дни напролет.

Еще одна папка перелетела на диван. Мелькали руки Нефедова, белые и вялые на вид. Не врал ли он, что был акробатом? Что-то не похоже, чтобы эти маленькие белые каракатицы могли удерживать, подтягивать, бросать, цепляться и вертеть на трапеции все тело. Зайцев вспомнил, как Нефедов остановил вора на Сенной.

Третья папка упала на диван.

Нефедов кивнул на разоренные развалины на столе и на полу:

– А остальное – мимо.

Зайцев поразился. По его прикидкам, здесь были десятки папок. И Нефедов, похоже, знал их содержимое настолько остро, что смог просеять находки еще раз с одного только взгляда на обложку дела.

– Нефедов, ты в цирке не мнемонические ли фокусы показывал? – не сдержался Зайцев.

Хмурый взгляд был ему ответом. «Ага, шуток не любим», – подумал Зайцев.

Зайцев взял с дивана три отброшенные папки.

– Ты все-таки садись, – сказал он. – Набегаемся еще.

Они оба не заметили, что в разговор их впервые, вот так бочком вошло это «мы».

2

Три дела лежали перед ним.

Зайцев вынул и положил рядом снимки места преступления согласно датам.

14 апреля 1929 года.

Убитая – Карпова Ольга, 1912 г. р., студентка Технологического института.

Убитый – Недремов Петр, 1912 г. р., студент Технологического института.

Трупы обнаружены в комнате коммунальной квартиры на Международном проспекте. Комната принадлежала Недремову. Из этого отсутствия следов взлома на замке, а также из того, что оба учились на одном курсе, был сделан вывод, что Недремова и Карпову связывали отношения. Был обнаружен пустой флакон с этикеткой «снотворное». Дело было квалифицировано как двойное самоубийство – и закрыто.

1 января 1930 года.

Убитый – Фокин Леонид, 1899 г. р., музыкант в оркестре народных инструментов.

Труп обнаружен на скамейке Летнего сада. Высокая концентрация алкоголя в крови и выразительная дата (советские граждане все еще цеплялись за пережитки дореволюционных традиций и норовили отпраздновать Новый год застольем) ясно говорили: несчастный случай. Обычная русская, в сущности, история. Гражданин Фокин энергично проводил старый год и встретил Новый: напился, шел из гостей, присел, уснул – и замерз морозной ночью.

30 июня 1930 года.

Убитая – Сиротенко Наталья, 1894 г. р., служащая.

Убитая – Рохимайнен Тарья, 1910 г. р., работница артели, подрабатывала нянькой.

Трупы обнаружены в здании бездействующей церкви. По горячим следам дело раскрыть не смогли. К конкретным выводам следствие не пришло. А затем, как понял Зайцев, случилось убийство на Елагином, и уже стало не до того: отдел разгрузили, как смогли, дело быстро закрыли (Зайцев узнал лихой росчерк Самойлова) и списали в архив.

Двоих студентов Зайцев и сам вспомнил. Точно. Уже тогда, на вызове, на первом осмотре места преступления что-то ему показалось странным. Показалось – и вскоре перестало. В Ленинграде вообще было много странного. «Я странен, а не странен кто?» Гамлет это, кажется, говорил. Датский принц не знал, что такое революция, гражданская война, военный коммунизм, НЭП – когда всякий раз контуры жизни менялись неузнаваемо, когда «норма» стала словом, не имеющим отношения к жизни; а теперь вот и НЭП отменялся, и на его место шло что-то еще новое, невиданное.

Два других дела Зайцев не помнил вовсе. Еще раз глянул на даты. Верно, помнить и не должен. Он тогда сидел в тюрьме ОГПУ.

Между вторым и третьим снимками Зайцев положил фотографию из дела Фаины Барановой, май 1930-го.