Вдруг охотник выбегает

– Я понял, Паша, – небрежно бросил Зайцев, убирая фотографию в карман. – Мерси тебе большое.

А в коридоре посмотрел.

Вошел в свою комнату. Снял пальто. Повесил. Стал разматывать шарф. Повесил.

– Ну, здравствуй. Что это с тобой? – улыбаясь, подошла к нему Алла. – Ты не простужен ли? А я уже на спектакль бегу.

Вместо ответа Зайцев бросил на стол клубком смятый макинтош. Зазвенели, съезжая и толкаясь, чашки.

Он схватил Аллу за локоть, понимая, что делает ей больно. Она вскрикнула. Он толкнул ее на стул.

– Что ты?

Хлопнул поверх макинтоша фотографию. Царский адмирал при полном параде. И девочка на колене.

Алла смотрела на фотографию, будто это была ядовитая змея.

– Вирен? Кто это? Может, пояснишь?

С ее лица схлынули все краски, даже брови, казалось, сделались бесцветными.

Она то ли ответила, то ли просто вздохнула.

– Что? Я тебя не слышу!

Алла тяжело дышала. Зайцеву даже стало жаль ее.

– Вирен – это я, – еле слышно прошелестела она.

Глава 11

1

Прошла шестидневка, а от Нефедова, которому он поручил искать «странное», не было ни слуху ни духу.

Зайцев начал опасаться, что с точки зрения бывшего циркового акробата-эксцентрика странным, наверное, уже не было ничего.

Зайцев попытался вспомнить: видел ли он вообще когда-нибудь Нефедова удивленным? Никогда. А еще эта вытянутая от усердия шея. Если Нефедов поздно научился грамоте, то читать архивные дела он точно будет до второго пришествия. Надо, надо было все делать самому, пожалел он.

На десятый день беспокойство прошло. Поднялась злость. «Сдал, сука», – был уверен Зайцев. Настучал. Еще не последовали пресловутые оргвыводы и меры. Но последуют.

В этот день Нефедов и нарисовался на пороге его кабинета. Фигура его слегка перегибалась. Обеими руками снизу он поддерживал желтоватую рыхлую плотную стопку папок. Сверху прижимал ее подбородком. Сделал вальсовое па, ногой закрывая за собой дверь.

Сменил наклон корпуса. И тут же на стол Зайцева обрушился оползень. Запахло старой пылью и старой бумагой.

– Странное, – объявил он своим тихим голоском, не поздоровавшись.

Вопреки ожиданиям Нефедов оказался весьма впечатлительным товарищем.

– Ты, Нефедов… – начал было Зайцев. Но зазвонил телефон.

– Зайцев. Вас не слышно!

– Я из театра звоню, – чуть громче прошептала Алла.

Он уже не спрашивал зачем. С того самого вечера Алла Вирен звонила ему среди дня прямо на работу. Без всякого повода. Но причину Зайцев понимал: она как будто ощупывала страховочный трос – не оборвался ли. Тем вечером прямой вопрос оглушил ее. Алла не стала запираться. Ее секрет был теперь у него в руках. Будто в руки тебе сунули живую птицу: держи теперь, смотри не выпусти. «А бумажку на имя Петровой ты где взяла?» Алла пожала плечами: «Человек один». Зайцев знал и сам: в лихие послереволюционные годы такая неразбериха была, что любой документ купить ничего не стоило. Дешевле всего были купчие на дома, магазины. Потом они не стоили уже вообще ничего. Все стало народным, государственным.

Семья Аллы Вирен после революции перебралась за границу. Алла беспечно осталась. «А если тебя кто-нибудь узнает?» Адмиральская дочь. С такой-то внешностью.

Алла только плечами пожала. Она нигде не бывала. Из дома – на службу в театр, из театра – затемно домой. Как какой-то ночной зверек.

Голос Аллы шелестел в трубке: рассказывала какую-то ерунду. Зайцев запнулся о внимательный взгляд Нефедова.

– Ага. Пока, – ответил он трубке.

И кивнул ему:

– Садись. Садись, – полувопросительно повторил Зайцев.

Нефедов не сел. Но и не уходил. Желтоватая, со свернутой макушкой уступчатая гора на столе распространяла все тот же горьковатый запах разлагающейся бумаги. Кто-то из них должен был начать первым. Выйти из укрытия.

Нефедов явно ждал объяснений.

Просто так теперь его не развернешь и не отправишь.

– Я не помню, начал ты тогда уже у нас или еще нет, – заговорил и сразу соврал Зайцев. Он все прекрасно помнил. Его взяла досада. Он сразу почувствовал себя глубоко усталым от всей этой кадрили. От необходимости изворачиваться. Открывать еще один фронт лжи. И Алла еще вдобавок… Реальность раздваивалась, утраивалась, плыла.

– Товарищ Зайцев, – позвал Нефедов.

– Что?

– Когда? Вы сказали: тогда. Служил я тогда уже или еще нет. Когда?

И Зайцев ступил в этот разговор, как на лед.

– Был, в общем, у нас вызов. Убийство. Угол Невского и Садовой.

Он даже забыл назвать эти две старые городские улицы их советскими именами – 3 Июля и 25 Октября. «И к черту!» – сказал он себе.

– Убитая – Фаина Баранова.

Нефедов кивнул. Сонное совиное личико прояснилось.

Зайцев вынул из ящика стола папку с делом Барановой. Нашел фотографию трупа: на черно-белом снимке алая занавеска казалась серой, и от фигуры в черном уже не веяло почти оперной драмой. Женщина на снимке даже не больно-то выглядела мертвой – в своем кресле и с метелкой перьев в руке.

Развернул фотографию к Нефедову:

– Какого хрена, Нефедов, немолодой одинокой советской служащей вот так наряжаться?

– Сожитель? Любовник? – быстро отбил мяч тот.

Зайцев пожал плечами. Упоминать Елагин остров он не стал: небезопасно.