Вечное невозвращение

И снова увидел в окне над головой те же сосны, которые снились мне последние сорок лет и которые я иногда, очень редко, вспоминал наяву. Они стояли неподвижно, две большие темные кроны, почти касающиеся друг друга. Потом подул ветер, они зашевелились, закачались, зашумели, как будто приветствуя меня после столь долгой разлуки. Я был вполне счастлив, исчезло напряжение, державшее последний месяц, на глаза наворачивалась сладкая дрема; я закрыл их и услышал, как ветер подул еще сильнее, где-то хлопнула форточка — и пустой дом загудел всем своим высохшим телом. Потом я подумал, что сосны за эти годы должны были бы вырасти, но почему-то остались такими же, они и сейчас шумят и шевелятся, как живые существа, словно хотят мне что-то сообщить, прорваться к моему пониманию. Хотя сейчас я уже не понимаю, ничего не слышу в этом шуме. Только в детстве я мог бы что-то разобрать, но в детстве не обращал на них внимания — их присутствие в моем окне было таким же естественным, как появление луны или мелькание пролетавших птиц. Когда же на море случался шторм, они так сильно раскачивались и шумели так громко и зловеще, что я начинал бояться и прятался под одеяло.

"Природа тоже ребенок, — думал я засыпая. — Большой ребенок, и пытается обращаться, разговаривать только с детьми. В детстве все другое — и море, и солнце, и деревья, но эти обращения к нам мы вспоминаем, только став взрослыми, и чаще всего они кажутся нам нереальными. Мы не помним точно, были ли они в действительности или только снились в далеких детских снах".

И вот сейчас, лежа на фанере, я вдруг вспомнил, что они были, эти обращения ко мне. Я их ощущал в шуме сосен, в утреннем луче солнца, медленно скользившем по стене к моей кровати, в запахах засыпающего леса.

Проснулся я от шума. Открыл глаза и замер, стараясь не шелохнуться. Детский голос из дальнего угла быстро и взахлеб рассказывал:

— Потом они вдруг узнают, что к тому поезду, который партизаны должны пустить под откос, фашисты прицепили вагон с военнопленными. Не будут же партизаны взрывать своих! Но подрывники ушли раньше и ничего о вагоне не знали. А поезд уже вышел. И тут этот парень, ну, которого играет Гурзо, садится на коня и показывает класс! Он мчится как ветер, догоняет поезд, прыгает и в последнюю минуту отцепляет вагон.

Я лежу, недоумевая, и вдруг узнаю: это голос моего лучшего друга тех лет, Женьки. Мы с ним часто оказывались в одной смене. Но уже давно я его не видел и почти совсем забыл о нем. Женька продолжает звонко пересказывать популярный фильм тех лет. Я слушаю и чувствую, как теплая слеза бежит по лицу и скатывается в ухо.

— Валера, ты спишь, что ли?

· — Нет, Жень, я не сплю, я плачу.

· — Что же ты, дурак, плачешь? Там ведь все хорошо кончилось, никого не убили.

· — Я не над фильмом плачу, а над нами. Мне нас жалко, потому что ни тебя, ни меня давно уже нет.

· — Что, уже умерли? — смеется Женька.

· — Может быть, некоторые и умерли, а те, что живут, уже совсем другие.

· — Ребята! Да он спит и во сне с нами разговаривает, — восхищенно кричит Женька.

· Рядом со мной в стенку плюхается подушка, кто-то свистит, шлепают босые ноги, поднимается жуткий гвалт. И тут мы все замираем, услышав, как скрипят ступени лестницы и молодой женский голос гневно восклицает еще из коридора:

· — Кажется, кто-то будет всю ночь не спать, а стоять в углу!

· Все бросаются к своим койкам. Через минуту воцаряется мертвая тишина. Я тоже закрываю глаза и даже пытаюсь громко сопеть, изображая спящего.

· Я опять просыпаюсь. Комната уже залита лунным светом. Сажусь на своей фанере и вижу пустые, в беспорядке разбросанные кровати с голыми сетками, опрокинутую тумбочку, двери — и мне становится страшно: что я здесь делаю один, в пустом заброшенном доме? Я встаю и спускаюсь вниз. Отойдя от дома на несколько шагов, оглядываюсь. Луна просвечивает сквозь левую веранду, и дом кажется наполненным странным, неестественным светом, хотя окна посредине по-прежнему черные. Делаю несколько шагов и тут краем глаза вижу, как в окне нашей спальни на втором этаже появляется детская голова. Вздрогнув, я бросаюсь к забору…. Нет, померещилось. И уже решительно иду дальше. Каблуки громко стучат по аккуратным резным плиткам мостовой, тени деревьев беспорядочно перегораживают дорогу. Я иду и думаю, что, видимо, ничто никуда не исчезает, а время течет и пропадает только в нашей будничной, постоянно устремленной вперед жизни. Лишь в редкие минуты озарения мы вдруг отчетливо понимаем, что истинная жизнь в вечности, которая никуда не течет, а существует вся сразу, во всех своих моментах. Так же, как существует вечно молодая природа, всегда с нами играющая. Иногда она превозмогает себя и детский лепет превращает в яркую, полную жизни картину. Вот и теперь она подарила мне десять минут моего детства. И Женька все время рассказывает высоким захлебывающимся голоском о смелых людях, и все печали, радости и запахи детства продолжают вечно жить в этом доме, открываясь каждому, кто входит туда с трепетным сердцем.

Персональная планета