Вечное возвращение. Книга 2

А синеблузый пассажир после встречи в вагоне со стариками раза два еще видел скитажников и заинтересовался ими. У себя в клубе он сделал докладик о славяно-монгольском туризме, и вышел доклад занятный. И тогда пришла ему мысль собрать материалы о людях, скитажничающих за солнцем, об’яснить пути этого глубокого, в крови зачатого влечения к странствиям, к содружеству с новыми людьми, к видениям новых стран, к проверке своих былей былями соседствующих культур. Бродить по жизни – это бродить по мыслям, жизнь убрана мыслями, как земля травой, и отыскивать чужедальние мысли также свойственно человеку, как отыскивать новые виды деревьев или собирать засушенные цветы. И вот на путях человеческих странствий корчмами, ночлежными норами возникли пышные торжища монастырей. Из туристских компаний не Кук, но церковь – старейшая. Это она, шествуя за народом, окружила его своей лукавой гостеприимностью и, как плакаты правд и искупительных грехопадений, развесила стенопись фресок и декорации икон, сценически развернула мысли в пантомиме святых и праведников, инсценировала страсти, чтобы пленить искателя безвольными противоречиями мистики. Святые актеры играли бунтарей и грешников и убивцев в церковном театре счастливых искуплений. И святые, как и хожальцы, собственно для хожальцев же, были записаны мужиками, купчишками и воинами, а людей городских ученых занятий среди них почти что и не было. Надо, – думал синеблузый товарищ, – построить на месте лавр свои корчмы, развернуть в них свои театральные действа, построить не санатории для больных, но кочевья для здоровых.

Так рассказал синеблузый, а приятель его, едучи на Н.Афон, записал о Тимофее в блокнот и обещал навести о старике справку, но вернулся ни с чем – не было такого, не проходил еще Тимофей Мозляк и две его шематонихи через Ново-Афонские земли.

И действительно, не проходил. Завяз Тимофей со своими старухами в городе Сочи и никак ему нельзя было двинуться дальше, завяз он опять в милиции и странствовал ныне от следствия к следствию, квалифицируясь, как беспризорный старик. Шел июль и где-то на севере свертывалось лето. Утра стали свежее и птицы по утрам беспокойнее. Нет, не дойти уж, конечно, им в этом году до Афона.

– А се-таки, – говорил Тимофей, – очень мы здорово откачнули какой кусок. Может, три или четыре породы прошли.

Старухи, обуглившиеся от солнца, плаксиво улыбались углами губ:

– Ну, даст бог, с весны опять на Афон поднимемся.

– Нет, хорошо прожили, чего зря хаять, – утверждал Тимофей. – Удобно мы прожили, ей-богу. Ну и домой пора.

И уж кончился июль и пошел неровный, срывающийся в погоде август. Тот синеблузый уехал в отпуск и, уже возвращаясь домой в станицы, на три дня оказался в Сочи.

Прожил свои три дня и собрался уезжать, но не мог никак решить – ехать ли морем до Новороссийска или железной дорогой до Армавира? То казалось ему, что морем удобнее, то – что железной дорогой ближе и проще.

И решил сходить на пристань и на вокзал.

Народу было везде полно. Очередь была долгая и утомительная. Он решил ехать морем и даже в тот же день, и остался хлопотать у кассы.

А Тимофея с бабами еще с утра привели на пристань и сдали какому-то служащему под расписку. Служащий был семейный, робкий человек, он и обедать не ушел домой, боясь оставить стариков без надзору, и теперь сидел с ними, вяло спорил о хлебах и часто отлучался поговорить с начальством. Глядя на море, старики пугливо вздыхали и погружались в нудную дрему.

– Нельзя же так людей мучить, – сказал у кассы служащий. – Они у меня с шести утра не жравши сидят, т. начальник. Я сам через них без обеду.

– А кто они такие? – спросили у кассы и вокруг стариков сгрудилась толпа.

– Отец, ты кто же по существу?

Тимофей поднимал голову и, шелестя бородою, вяло и тупо смотрел на окружающих.

– На богомолье, должно быть, ходили, – предположил один. – Шляются по этим святым, чорт их не возьмет.

– Темнота, – сказал другой. – А стариков все-таки мучить не стоило бы. Чем они виноваты? Запутались люди.

Старухи заплакали.

– Темные мы, это вы правильно, – сказал, широко вздохнув, Тимофей.

– Дайте им литер, – предложил кто-то. – Не помирать же здесь людям.

– Ты кто же, отец, по существу? – спросили опять Тимофея.

– Крестьяне мы, – ответил старик. – Форменные, как есть, крестьяне. Только записаны, видишь, инако. О прошлом годе тюристом записали, а ныне – чума их знает, – в шематоны переправили. Ну, да это одна суть.

В толпе возник смех, он утвердил сочувствие, и начальником был обещан литер.

Тогда синеблузый подошел к Тимофею:

– Здорово, – сказал он. – Где же это вы, старые черти, шатались? Я вас на Афоне велел сыскать, не нашли вас. Наврали вы все про Афон.

Старухи, хихикнув по-птичьи, укрыли лица платками.

– Не признаете? – спросил синеблузый. – В поезде мы с вами вместе ехали.

– Нет, голубок, не признаю что-то, – осторожно сказал Тимофей, хитро вглядываясь в переносицу синеблузого.

– Ты уж прости, голубок, трудная у меня память.

– Ну, ладно, а на Афоне-то вы были?