Вечное возвращение. Книга 2

В прошлом году весна была баловной, замоталась в истерике дождей, а падшие на-земь дожди сползлись в реки и пошли речными ящерами поперек дорог. Пришлось в тот год старикам свернуть восточнее и уйти в трущобы грузинских селений. Народ был бедный и неразговорчивый, но гостеприимный. Стариков поставили бить щебень для строящегося шоссе, потом перевели чистить нужники в милицейском участке, а потом напутствовали дальше. Вышли тогда старики к вросшей в лесные заросли железной дороге, перекареженной временем. Шпалы лежали старым, местами затянувшимся рубцом на зеленой коже земли. Отсюда плутали все дороги и ох, как здорово пришлось отощать старикам на траве да ягодах. Зато, как только вышли к жилью, круто повернули на север, к железному тракту.

А кто его вот знает, какое сейчас выдастся лето?

– Значит, держаться плану? – спросил старик и не подождав ответа, важно и строго решил: – Правильно, чего там. Держитесь, бабы.

II.

Агент ОГПУ гостеприимно поманил их пальцем. В его дежурной комнате было жарко и пахло согретой, готовой загореться от жары бумагой. Старики сгрудились на деревянном диванчике у дверей. Усадив их, агент вышел, закрыв дверь на ключ, отправил поезд и вернулся.

– Что рано поднялись? – спросил он. – До весны далеко.

Позвонил телефон.

Агент взял трубку, посмеялся в нее, сказал:

– Да вот они тут сидят. Ладно. Ну, чего там. Ладно.

Он положил трубку, снял фуражку и, открывая служебный разговор, спросил:

– Какая вам фамилия будет, старичок?

Узнав фамилию, он порылся в грязной, курчавой по углам алфавитной книге и переспросил внушительно.

– Мозляк Тимофей? Ну, и рецидивист, значит. Очень просто.

– Как посчитаешь, так и будет, – покорно отозвался старик.

– Да чего тут считать, – сказал агент. – В прошлом апреле месяце кто у меня сидел? Вот тут записано, Тимофей Мозляк сидел.

– Не запомню, – ответил старик, – у меня память трудная, а вас тут много народу комиссарничает. Одно скажу – в прошлом годе записали меня за тюриста и отпустили безразговорно.

– Врешь, не отпускали тебя.

– Врать стыдимся, прямить, товарищ, боимся, – ответил старик. – Не угадаешь на вас, я скажу. А по чистой если по совести – так просто, знаешь, на воздух мы вышли. Куда нам кинуться?

– В старое время, товарищ, для нас каждый монастырь был открыт, пожалуйста. Пришел, ночевать попросимся, денек отгостил и покорнейше иди в огородике погребстись или возле скота прибрать, или еще что. Поработал, отдохнул на легких харчах, посмотрел на народишко – и понес дале до пресечения своих сил. Куда ни придешь – нигде тебе отказу нет. Хочешь плати, хочешь отработай. Думаешь, за святых ходим? За себя ходим.

Старик постучал толстым оловянным пальцем по краю стола и убедительно добавил:

– Никоим образом не пытали, как ты, людей. Никоим образом. Всех уважали, кто приходил.

– А то, – он распахнул руки, возмущаясь всей грудью, – прихожу в Таспру, здоровкаюсь, я в тех местах еще при Лев Николаиче покойнике бывал, просюсь на садах поработать, а мне вопрос – чем, говорит, папаша, вы больные? Да я, говорю, ничего себе, я не больной, не бойтесь, никогда за мной такого не было, я не заражу. А они говорят – ну, раз вы здоровые, катитесь на всякие стороны. Мы, говорят, от больных очумели, а тут еще здоровые набиваются. Это что же такое, а? – старик строго посмотрел на агента, и борода его затряслась, металлически шелестя.

– А старух твоих как звать? – перебил его агент.

– Вот эту, худобенькую, шематониху мою окаянную, ее Ефросиньей Александровой звать. А та зовется Кручина Ксеня.

– Шематониха? – спросил агент.

– Ох, и не говори, мастер пошематонить, позаскандалить кума моя Ефросиньюшка.

– Вот я вас всех под единый номер и обстрижу, – сказал агент. – Так и пойдете у меня шематонами.

– Воля ваша, – сказал старик.

Эту ночь провели они на полу дежурной, а на утро отпустили их на все четыре стороны.

III.

А дороги и в этот год были легкие, уходчивые. И на небе опять отражались кривые русские дороги. Старики свернули от железного тракта на запад и, не поднимаясь в горы, пошли степями к морю. Но вот, обрастая лесами, встали горбы морских берегов, были тут дороги отрублены и свалены в кучу, как побитые бурей дубовые кряжи. Перелезая с тропы на тропу пришли старики к Кр. Поляне и сразу же дней на шесть сели в холодную. В казенной сакле стояла глиняная прохлада и тишина, других арестованных не было, стариков ублажали вниманием, и старики отоспались, кума постирала на всю милицию, Тимофей грелся на солнце и придумывал басни об этом крае. Из Красной Поляны на арбе, под конвоем, их отправили в Гудауты. Ехали медленно, сами себе хозяева, аробщик и конвойные дремали, а Тимофей понукал быков зеленой ветвинкой, поил их на остановках ключевой водой и смазывал дегтем мозоли на воловьих шеях. Ехали прямо с удобством. В Гудаутах стариков сдали в милицию, милиция записала в анкеты и отпустила. И до чего было жаль расставаться с арбой, с сонным аробщиком и с конвойными.

IV.