Вечное возвращение. Книга 2

Странная вещь, как в постель ляжешь, так кровать старая сперва легонько начинает раскачиваться взад и вперед, взад и вперед, а потом все быстрее и быстрее, и тогда со всей комнаты дым на постель лезет и глаза застилает. А из дыма лик смотрит: нос на месте, а остальное наоборот: глаза внизу, под ними борода дымом, а рот наверху и лоб как подбородок.

Изо рта дым со свистом пускает, а сам крутится, глазами под дым подглядывает.

– Видишь четвертое?

– Отстань ты, отстань, не хочу!

– Нет, смотри, смотри! – и тащит.

Упереться бы в дым руками – расступается.

– Отстань, пусти!

Вот заклубилась вся голова вместе с дымом и подтягивает под себя Кронида Семеновича:

– Не бойся, сейчас поймешь, только бы ветру не было.

Но подул откуда-то и сдул и дым, и сон весь.

В комнате темнота, хотел встать, да в стену уперся и удивился, зачем это головой не в обычную сторону лег. Полежал, спички нашарил, чиркнул – все как прежде, и стены на месте.

– Закрутило, значит… Ох, умру скоро! Странная вещь сон, всегда серый, никогда за всю жизнь цветным не был. Вот где тоже не без четвертого.

Задумался, и вдруг вокруг все поросята, поросята, с человечьими личиками, и пить по-ребячьи просят.

Жалко, а помочь нельзя: дым кружит, идет он весь петлями, и петля в петлю лезет.

– Смотри, видишь, видишь четвертое?

Взглянуть страшно.

– Видишь, видишь четвертое?

– Пусти, не хочу! Дай мне на поросяточек любоваться.

Протянул руки, но нет поросят, только дым. И так всю ночь.

А наутро – письмо, случай редчайший, и притом на кухне сказывали, что принес не почтальон, а мужчина. Очень вот так тревожно письмо получить, наверно неприятность от людей. Все же распечатал.

«Очень извиняюсь перед Вами, Кронид Семенович, и беспокоюсь, дошли ли благополучно? Как вы были вчера расстроившись, то могли и раздавить вас. Простите меня за неправду, будто сынок ваш помер – сказала по глупости. Думала я, что худое замышляете, потому что вам это безразлично. Если бы не стали ругаться, было бы мне на сердце недоверие. А тут увидела действительно, как отец расстроившись. Я сильно после убивалась. Сынок же ваш жив и очень здоров и даже в пионерах. Напишите, пожалуйста, могу ли я с ним прийти?

Известная Вам Дуня».

Засвистело в груди, как будто шел далеко и устал порядком. Однако встал и начал ходить туда-сюда, туда-сюда. И на дым табачный ноль внимания, а тот слепой, сзади тянется, утешить хочет, а не видит.

Тут надумал Кронид Семенович и зашаркал быстро к племяннику, душу отвести – больше не к кому, – и сперва торопился по коридору, а потом все медленней, и когда постучал, то остыл, раздумал и назад в комнату пошел.

– Дядя, дядя, ты что?

– Нет, Сашечка, ничего, ничего. Хочешь, кисет тебе отцовский подарю, отца вспоминай.

– Спасибо, старина, это ты хорошо надумал.

Дверь притворил и вернулся к приятелю:

– Дядька тут у меня, старый режим, век доживает – чудной старикашка!

И писал у себя за столом Кронид Семенович:

«Евдокия Власьевна, получил ваше письмо и спешу ответить. Прошу вас, пожалуйста, пока я жив, ко мне на квартиру не прибывать, так как личность ваша мне очень теперь противна. Если и сын мой похож на вас, то, значит, и он будет лгуном и прохвостом. За что обидели? Очень давно не писал писем, а сейчас такое бранное и, может, последнее, так как свищу очень.

Когда умру, обязательно придите шифоньер взять для сына, а зеркало племяннику – пусть на себя любуется. Письменный стол и примус на возмещение похорон. Также прошу вас взять известную вам книгу, куда я все записывал, она будет на столе. Сохраните ее для сына».

Подписался и почувствовал, что теперь навсегда пришел тихий порядок, как у всех одиноких, и сказал вслух:

– Верно, верно, – щучьи мощи никому не нужные – пора уходить!

Встал, подошел к шифоньеру, открыл ящик, облокотился и долго смотрел на наколку бисерную и пустой одеколоновый флакон.

Потом опять сел за стол, открыл книгу и записал:

«На другой день после великого наводнения видел, как одна старушка чайником воду из своей подводной конуры отливала. Видать, измучилась, руки дрожат, чайник расплескивают, и никто ей не помогал».

Провел рукой от глаза книзу по щеке и пегому усу.

И приписал по обычаю, только не так разборчиво: «Вот и мне одиночества своего не вычерпать».

М. Стронин

Васка

I.

Про Савку Кляву и про галку. Тут и про Васку и про парнишек разных.

Не такой, как вы, читатель, был Савка Клява, и говорить про него я буду по-другому.

Ну так буду говорить, как рассказывал комсомолец Митька Пирожок.

Братва с «Ящичной» сразу же признала Кляву, как его прислали с биржи. Да и Клява парнишка был что надо. Мог держаться против любого, да и «бобика», говорил, не боится.

– Меня замел милюк один с самогоном в живопырке. Ну и «дуру» в нос, чтоб за ним хрял. А я ему: «Скинь, говорю, дуру, а то не пойду, вези на извозце тогда».