Вечное возвращение. Книга 2

Документ первый

(написан на двух листах линованной бумаги довоенного образца, пожелтевшей, очевидно, от долгого хранения)

ТОВАРИЩУ КОМИСАР НАЧАЛЬНИКУ СОВЕЦКОЙ ВЛАСТИ

станицы Горобеевой со всей окрестностью, хуторами и станицами к ней приписом перечисленных.

Пришлой крестьянки Черниговской губернии, Но-возыбковского уезда, Белоколодезьской волости, села Дурни, Куценко Анны Гавриловны, местожительством ноне обретающейся на хуторе Стародубском близ станицы нашей Раздольной опять же к вашей подначальной станице Горобеевой приписанной.

ПРОШЕНИЕ

нащет суда и управы

Покорнейше и слезно прошу Вас, Товарищ Комисар Начальник, как совецка власть на защиту бедности пристоящая есть, обратить внимание на жалобу мою – и не оставить без суда долю мою почти вдовью и детей моих малых, хуже сирот.

Октября сего месяца, а числа 2-го, если считать по старому числу потому как новому за коротким пребыванием в нашей местности совецкой власти до сих пор не обучены. Выехала я спозаранку, с малолетним сынком моим Федором, на лошади – мерине девяти годов гнедой масти – и с телегой за мужиком моим, Никитой Архипичем, в город, в больницу.

А мужика моего пятая неделя как обезножило, по причине неосторожного переезда. И обезножило его в чистую, одни культяпки от обоих ног остались. Так что сами видите, что не работник он у меня, а только хлебом кормить и еще присмотру, как дитя малое требует. А самому большаку Федору теперь у меня осьмой только год идет.

Теперь понятно воистину и без сумления должно стать Вам Товарищ Комисар Начальник положенье мое горькое и судьба хуже вдовьей, тем более, что нездешние мы, а пришлой народ, безземельные.

Ехала я значит, с самой зари и думала на поночлег остаться в станице Горобеевой, да только мерин мой некованный, а земля на проселке от морозу как камень, и пришлось мне к Горобеевой станице совсем ночью почти к свету под’езжать.

Не доезжа до нее версты за три догоняют вижу меня трое верхами. Захолонуло, застыло у меня сердце от страху – только вижу будто свои товарищи, вроде тех, что у нас на станице постояльцами. И были все трое они в солдатской военной форме и при кокардах значит Совецкой Красной Звезды.

Догнали они меня и показывай, говорят, баба, документы! А я им в ответ значит говорю:

– Какие у бабы могут быть документы, тем более при муже калеке? И еду я с сынком моим – об'ясняю я им всю правду, – за мужиком своим в город, в больницу.

Тут зажег один из них серник и прямо в глаза мне светит. И сволокли они меня наземь и все втроем меня силком испозорили. Отбивалась я всеми силами – Христом богом молила не позорить матери на глазах у малого дите. Но где же совладать бессильной женщине с тремя казаками.

И выпрягли они моего мерина из телеги и прямо с хомутом и сбруей угнали. Одну дугу да оглобли, да телегу без коня посредь степи оставили.

И обобрали они меня дочиста. Шубу нагольную с меня сняли почти новую, романовскую, с расшивою и бурку, что мужика укрыть везла, хлеба две ковриги цельных и сала оковалок фунтов на десять – все чисто забрали.

И был один из них при усах и шрам во всю щеку вроде сабельной, а двое других бритые и мало приметные.

И подозрение ведет меня на ваших солдат, Товарищ Комисар Начальник, и прошу я Вас слезами горькими нащет суда и управы.

Положенье мое, Товарищ Комисар Начальник, хужего не сыщешь.

Как же я это теперь опозоренная буду детям моим честной матерью и мужику моему законной женой.

И прошу я Вас покорнейше, слезно молю я Вашу Милость, найти душегубов моих и воротить мне добро мое – мерина гнедого девяти годов, сбрую ременную, шубу нагольную, романовскую с расшивою и бурку мужнину почти не надеванную.

И еще прошу я Вас наказать злодеев моих по всей строгости, в чем и подписываюся:

Куценко, Анна Гавриловна.