Вечный странник, или Падение Константинополя

Сойдя на землю, он оказался на помосте, увенчанном шатром и устланном коврами; там стоял единственный стул, умягченный подушками. Справа от стула в жаровне высилась пирамида углей, а если этого окажется недостаточно, чтобы разогнать ночную сырость, рядом лежал теплый плащ. Перед помостом он заметил надежно вкопанный столб, где висела корзина с горючим веществом, которое легко было превратить в факел. Словом, под рукой имелось все необходимое для его удобства, в том числе вино и вода на небольшом треножнике.

Прежде чем усесться, князь подошел к краю террасы, откуда увидел под собой, в сгустившейся тьме, часовню, окруженную деревьями, точно водоемом. Блеск оружия рядом с Главными воротами показался ему зловещим. Цветы приветствовали его ароматом, хотя видеть их он не мог. Не менее приятной оказалась и негромкая музыка веселого ручейка, сбегавшего в танце к гавани. Помимо факела, горевшего на причале у входа в порт, в виду находились лишь два огня: один — на Фаросе, другой — на высокой Галатской башне; издалека они казались яркими звездами. За их исключением, долина и холм напротив Влахерна, равно как и широко раскинувшийся город внизу, казались черными тучами, упавшими с облачного неба.

Со стороны города долетел странный звук. Поднимался ветер? Или шумело море? Пока князь гадал, кто-то пробормотал у него за спиной:

— Идут.

Голос был хриплым, загробным; князь стремительно обернулся к говорившему, а тот произнес:

— Я — отец Теофил, назначен тебе в проводники. Идут.

Князь поежился. Шум за пределами долины сделался отчетливее.

— Это песня? — спросил он.

— Песнопение, — ответил его спутник.

— И какое?

— Известно ли тебе наше Писание?

Скиталец подавил презрительную гримасу и ответил:

— Я его читал.

Отец продолжал:

— Сейчас прозвучат слова Иова: «О, если бы Ты в преисподней сокрыл меня и укрывал меня, пока пройдет гнев Твой, положил мне срок и потом вспомнил обо мне!»

Князь несколько опешил. Зачем в спутники ему выбрали человека, речью своей подобного призраку? И этот стих, столь для него болезненный, который в часы отчаяния он, бывало, повторял раз за разом, пока душа его не окрашивалась упрекающей мольбой, — кто вложил его ему в уста?

Песнопения раздались ближе. В них не было мелодии, более того, певшие совершенно не заботились о соблюдении ритма. Однако князь испытал облегчение, охотно признав, что никогда не слышал ничего подобного — ничего столь же горестного, подобного дружному воплю проклятых. Однако, при всей своей скорбности, пение позволило князю определить, где начало процессии, где середина, как она растянулась до бесконечности.

— Похоже, их очень много, — обратился он к святому отцу.

— Столько в бдениях еще никогда не участвовало, — прозвучал ответ.

— И тому есть причина?

— Наши грехи.

Отец не разглядел удовлетворения на лице своего собеседника, однако продолжил:

— Да, наши грехи. Они всё множатся. Сперва возникла распря между Церковью и троном, теперь Церковь ополчилась на Церковь — римская на греческую. Есть среди нас один человек, сосредоточившийся на изучении и прославлении христианского Востока. Ты его скоро увидишь, это Георгий Схоларий. В видениях, подобных тем, которые Бог являл пророкам древности, ему было дано повеление возродить всенощные бдения. Посланцы его прошли повсюду: по монастырям, по обителям, по приютам отшельников. Он сказал: чем больше участников, тем показательнее будет церемония.

— Схоларий — мудрый человек, — дипломатично произнес князь.

— Мудростью он равен пророкам, — отвечал святой отец.

— Он и есть патриарх?

— Нет, патриарх принадлежит к римской партии, а Схоларий — к греческой.

— А Константин?

— Он добрый государь, однако, увы! Его слишком гнетут мирские заботы.

— Да-да, — подтвердил князь. — И в заботах он забывает о душе. Цари порой достойны жалости. Но значит, у бдений есть какая-то особая цель?

— Нынешние бдения посвящены восстановлению единства, чтобы Церковь обрела мир, а государство вернуло себе мощь и славу. Господь неизменно печется о своих детях.

— Благодарю, святой отец, я понял разницу. Схоларий хочет препоручить государство Приснодеве, Константин же, будучи человеком мирским, правит так, как правили с незапамятных времен. Цель бдений — убедить императора отказаться от нынешней своей политики и довериться Схоларию?

— Император участвует в таинствах, — уклончиво отозвался Теофил.

Тем временем показалась процессия; когда голова ее достигла Главных ворот, три горниста протрубили в фанфары, стражи встали в строй. Из колонны вышел монах, переговорил с офицером, после чего в руку ему вложили зажженный факел, и он прошел сквозь ворота, первым из многих. Горнисты продолжали трубить, задавая ритм медленному восхождению.

— Будь это армия, — заметил Теофил, — подъем не был бы столь тяжек, но, увы! Молодость в обители проворна, а вот старость слаба. Простояв десять лет на коленях на каменном полу в сырой келье, анахорет забывает, что когда-то мог передвигаться без труда.