Вечный странник, или Падение Константинополя

Мы уже слышали о Дворце Любви, смутном замысле Магомета; здесь перед нами был Дворец Наслаждений, иллюстрация к теории Эпикура, как ее понимал Демид. В него было вложено столько труда и денег, что становилось ясно: этот плавучий дом, столь убогий снаружи и изысканный внутри, предназначался не для одной только Лаэль. Индийской княжне предстояло стать первой его обитательницей, но за ней должны были последовать другие, столь же прекрасные и высокорожденные, предметы того же поклонения. Но кому бы ни предстояло стать фавориткой на час, три этих павильона и должны были составлять весь ее мир, а вот избавиться от нее было проще простого: воды, текущие неведомо откуда и неведомо куда, сразу наводили на страшную мысль. Все строилось на том, что, оказавшись здесь, она постепенно перестанет томиться по верхнему миру. Хозяйка дома, имеющая под рукой все, чего только можно пожелать, станет королевой, поклоняться которой будут Демид и его избранные друзья из философских кругов. Иными словами, храм Академии, расположенный в верхнем мире, — это всего лишь место встреч; истинный храм находится здесь. Здесь утонченные жрецы будут рассуждать о делах и возносить молитвы; а что до их псалмов и литаний, их веры и обрядов — и что же, что эта новая замена религии есть всего лишь переиначенная старая философия, в основе которой лежит простейшее психологическое представление, а именно что сиюминутное удовольствие — это единственный принцип, достойный культивирования и удовлетворения.

Обстановка и безделушки мало интересовали хранителя. Куда важнее ему было привести пленницу в чувство — ему любопытно было узнать, как она себя поведет, очнувшись. Он брызнул водой ей в лицо и принялся энергично обмахивать ее веером, используя для этого снежно-белое крыло страуса, украшенное по рукояти камнями в форме скарабеев. Не забывал он и молиться.

— О Пресвятая Дева! О благословенная Богоматерь Влахернская! Не дай ей умереть. Для тебя тьма — ничто, ибо ты облачена в свет. Во имя любви к детям своим, низойди сюда, открой ей глаза, верни дар речи!

Он молился истово.

К великой своей радости, он наконец-то увидел, как нежные губы порозовели, а веки затрепетали. Потом — долгий глубокий вздох, и Лаэль принялась неуверенно, испуганно оглядываться; сначала взгляд ее остановился на круглой люстре, а потом на хранителе, который, как подобает набожному византийцу, вскричал:

— О Пресвятая Дева! Поставлю тебе свечку!

Приподнявшись, Лаэль обрела дар речи:

— Ты ведь — не мой отец Уэль и не мой отец индийский князь?

— Нет, — отвечал он, поигрывая веером.

— Где они? И где Сергий?

— Я не знаю.

— Кто ты такой?

— Я приставлен следить, чтобы ты ни в чем не знала нужды.

Сказано это было из лучших побуждений, однако оказало противоположное действие. Она вскочила и, обеими руками отведя волосы от глаз, диким взглядом уставилась на убранство всех трех комнат, после чего вновь без чувств упала на ложе. Снова — вода, страусовое опахало и призывы к Богоматери Влахернской; она очнулась.

— Где я? — спросила она.

— Во дворце, принадлежащем…

Он не закончил; с рыданиями и стонами, заламывая руки, она села:

— О мой отец! Почему я его не послушалась?.. Ты ведь отведешь меня к нему? Он богат, он любит меня, он даст тебе много золота и драгоценностей — ты ни в чем не будешь нуждаться. О, отведи меня к нему… Вот, смотри, на коленях прошу!

И она упала к его ногам.

Хранитель не привык к созерцанию красавиц в беде и отстранился; она попыталась последовать за ним на коленях, взывая:

— О, ради спасения собственной души, отведи меня домой!

Поняв, что может не устоять, он заговорил резко:

— Просить меня бесполезно. Я не могу выпустить тебя отсюда, даже если твой отец прольет на меня золотой дождь в месяц длиной, — не могу, даже если бы хотел… Успокойся и выслушай меня.

— Значит, не ты привел меня сюда?

— Я же сказал: выслушай… голод и жажда тебе не грозят, здесь есть хлеб, фрукты, вода и вино — а захочешь поспать, вон там постель. Смотри внимательнее: в той или другой комнате ты найдешь все, что тебе может понадобиться, и все, что найдешь, — твое. Главное — будь благоразумной, не убивайся так. Оставь свои мольбы ко мне. Молиться нужно Пресвятой Деве и благим праведникам. Успокойся и слушай. Не хочешь? Ладно, я пойду.

— Пойдешь? Не сказав мне, где я нахожусь? И почему здесь оказалась? По чьей воле? О господи!

Она в отчаянии упала на пол, а он, с внешним бесстрастием, продолжал:

— Сейчас пойду, однако вернусь утром за твоими распоряжениями и вечером еще раз. Ничего не бойся: никто не собирается причинять тебе зло, а если соскучишься, вон там есть книги; не умеешь читать — можешь петь, здесь есть и музыкальные инструменты, выбирай любой. Сознаюсь, прислужница из меня плохонькая, никто меня этому не учил, но хочу дать тебе совет: умойся, прибери волосы и постарайся выглядеть покрасивее — рано или поздно он придет…

— Кто придет? — вопросила она, поднимаясь на колени и сжимая руки.

Этого ему уже было не вынести; он обратился в бегство, повторяя раз за разом:

— Я вернусь утром.