Вечный странник, или Падение Константинополя

Выходя, он забрал лампу — без нее не управиться. Выйдя за дверь, задвинул засов, а потом погреб прочь, повторяя:

— Ах, кровь голубки и слезы женщины!

Оставшись в одиночестве, несчастная девушка долго пролежала на полу, рыдая и постепенно постигая благотворность слез — особенно слез раскаяния. Потом, когда к ней вернулся разум — то есть способность мыслить, — она обратила внимание на царившую кругом тишину. Она вслушалась и не обнаружила ни единственного признака жизни: никаких шумов улицы, ближайших домов, соседей, — казалось, снаружи вообще ничего нет. Гудение насекомого, щебетание птицы, шорох ветра, журчание воды — ничто не развеивало жуткого ощущения, что она неведомым образом упала с Земли и оказалась на далекой необитаемой планете. Это было бы тяжело, но еще тяжелее оказалась овладевшая ею мысль, что она здесь и останется; мысль сделалась невыносимой, и Лаэль принялась бродить из комнаты в комнату и даже попыталась заинтересоваться всевозможными предметами. Может ли женщина, проходя мимо зеркала, не замедлить шаги? Вот и она в конце концов остановилась перед высоким листом меди. В первый момент отразившаяся там фигура напугала ее. Совершенно расхристанная: разметавшиеся волосы, заплаканное лицо, распухшие, красные глаза, беспорядок в одежде, — она выглядела незнакомой. У страха глаза велики, и через некоторое время для нее стало утешительным общество этой незнакомки: она казалась не просто чужачкой, но чужачкой потерянной, как и она сама, попавшей в ту же беду — им было в чем посочувствовать друг другу.

Наблюдать за несчастным человеком — дело нерадостное, а потому попрошу дозволения сделать рассказ о том, как прошла эта ночь в цистерне по возможности кратким. От постели к зеркалу; то страх, то отчаяние; крик о помощи, напряжение слуха — взбудораженное воображение порождает несуществующий звук; волнение не позволяет проглотить ни кусочка; страшная мысль, что она погибла безвозвратно, навсегда, не дает уснуть или собраться с мыслями. Среди этих мук Лаэль не считала ни минут, ни часов, для нее существовало только особое время этой странной юдоли, ее нового места жительства. Да, она досконально исследовала свое узилище в надежде бежать, но всякий раз натыкалась на стены, здесь не было ни окон, ни отверстий, ни световых фонарей, была единственная дверь, запертая снаружи.

Следующий день ничем не отличался для пленницы от этой ночи — безразмерное время, наполненное страхом, ожиданием, жуткими предчувствиями, — ни один звук не нарушал тишины. Если бы до нее долетел звон колокола, пусть даже совсем слабый, или звук голоса, не важно, к кому обращенного, она бы поняла, что все еще находится в обитаемом мире, — ах, даже стрекотание сверчка и то бы ее обрадовало!

Утром, как обещано, явился хранитель. Он пришел один, без всяких дел, только заново наполнил маслом светильники. Тщательно осмотрев дворец — так он его называл, видимо не без доли сарказма, — перед самым уходом он осведомился, желает ли она, чтобы в следующий раз он ей что-то принес. Какой пленник не стремится к свободе? Его слова лишь вызвали повторение давешней сцены, и он бежал прочь, бормоча, как прежде:

— О, кровь голубки и слезы женщины!

Вечером она оказалась более вменяемой, вернее, так ему показалось; собственно говоря, она просто притихла от изнеможения. Тем не менее он вновь обратился в бегство перед лицом молений, с которыми она к нему взывала.

На вторую ночь она прилегла на ложе. Естественная потребность одолела и горе, и страх; она уснула. Разумеется, она знать не знала, что ее ищут повсюду, не знала о трудностях поисков; из-за этого неведения ужас перед похищением постепенно уступил место еще более горькому чувству: что она покинута. Где Сергий? Разве не настал момент продемонстрировать сверхчеловеческую остроту ума, которую она до сего момента числила за своим отцом, индийским князем? Звезды способны поведать ему все, что угодно, значит если теперь они молчат о ее судьбе, то лишь потому, что он не дал себе труда задать вопрос. Положение, в которое она попала, было из тех, когда людям свойственно строить неразумные домыслы; она уснула с тяжелым чувством, что все дружественные планеты, даже Юпитер, появление которого она так часто наблюдала с восторгом влюбленной, поспешили в свои Дома, дабы поведать князю, где она находится, он же по неведомой причине отказывается их слушать.

А потом она погрузилась в мрачную скорбь, одно из многих проявлений отчаяния.

Именно в таком настроении она лежала на постели, когда услышала скрип уключин, а сразу за этим — скрип половиц. Она села, гадая, почему хранитель вернулся так рано. У двери послышались шаги, однако замок открылся не сразу — его явно отпирала непривычная рука; тут ей вспомнился тот грубый совет: умойся — рано или поздно кто-то придет.

«Сейчас я выясню, кто меня сюда спрятал и зачем», — подумала она.

И к ней вернулась надежда.

«А может, это отец наконец-то меня обнаружил!»

Она вскочила — радость, прихлынувшая к сердцу, готова была вырваться наружу, — но тут дверь распахнулась, и вошел Демид.