Вечный странник, или Падение Константинополя

Мысль эта глубоко его поразила; дух смягчился, векам сделалось горячо от слез, и усилие, с которым он возвращал себе привычную мужественность, отвлекло его от предчувствия иной, более суровой и длительной борьбы, которая предстоит ему в том случае, если графиня действительно окажется той, с кем его связывают самые нерушимые земные узы: узы борьбы между привязанностью и долгом, ибо последний крепче веревки привязывал его к Магомету.

Эти чувства, нужно отметить, способен разделить любой; с того момента, как Мирза увидел у дороги святой образ, — с момента, открывшего новую эпоху в его жизни, — часто вспоминая эту ночь и ее события, он ни разу не усомнился в своем родстве с графиней. Да, с этого момента не только она стала его матерью, но и земли за воротами он мысленно объявил своим родовым поместьем, а замок — тем замком, из которого его похитили, где осталось лежать тело его героического отца: он был графом Корти!

После этих замечаний читателю проще будет понять, в каком состоянии эмир вошел в ворота. Вокруг он не видел ничего, кроме теней, более или менее плотных и объемных; причитания ветра сообщили ему, что тени эти принадлежат деревьям и купам кустарника. Дорога, на которой он оказался, сильно заросла, однако указывала направление, и он шел по ней, пока не добрался до здания, так плотно скрытого тьмой, что рассмотреть в подробностях было невозможно. Проследив взглядом его верхний край, выделявшийся на фоне серого неба, эмир разглядел разрушенный фасад и одну башню с бойницами. Дорогу поделила надвое мостовая; Мирза пересек ее и вышел на открытое место, заваленное деревянными и железными балками; судя по всему, это был главный вход, ныне неиспользуемый. Почему он в таком состоянии, объяснять Мирзе не требовалось. Пожары и битвы были его давними знакомцами.

Колокол продолжал звонить. Звук, сладостной волной плывший по округе, видимо, исходил из зияющего портала, позволяя представить себе внутреннюю часть замка: сокрушенные перекрытия, галереи, обугленную, провалившуюся кровлю.

Мирза отвернулся и зашагал по дороге вправо: если в замок попасть невозможно, он обойдет его по кругу; путь оказался неблизким и поведал эмиру о масштабах крепости, равно как и о выдающемся положении, которое графский род занимал в былые дни.

Наконец он оказался у задней части развалин. Деревья здесь росли реже, он, к радости своей, увидел огоньки в окнах и пришел к выводу, что к разрушенной постройке лепится деревушка. А потом он услышал пение и вслушался: никогда еще он не слышал подобной торжественности в человеческих голосах. Приближаются они или удаляются?

Вскоре на самом верху подъема показался ряд высоких свечей, защищенных от ветра фонариками из прозрачной бумаги; потом ему предстали и те, кто эти свечи нес: мальчики в белых сутанах, с непокрытыми головами. Они начали спускаться с холма, за ними последовала группа монахов — их круглые лица и тонзуры поблескивали, составляя яркий контраст черным одеяниям. За монахами последовал хор из четырех человек, трое мужчин и одна женщина. А потом из-за гребня показался факельщик в легких доспехах, освещая путь фигуре, тоже облаченной в черное, которая тут же приковала к себе внимание Мирзы.

Он смотрел на нее неотрывно, вспоминая слова старого капитана из Отранто. Вдова убитого графа восстановила одно из помещений замка и устроила там часовню; каждое утро и каждый вечер она приходит туда молиться за спасение души мужа и возвращение сына.

Слова эти наводили на многие предположения, однако предположения несут в себе неопределенность, так что не ими объяснялась абсолютная уверенность, с которой эмир произнес, обращаясь к самому себе:

— Это графиня, это моя мать!

В каждом сердце таится способность к предвидению, как правило, сами мы ее не осознаем, но в нужные моменты она вырывается наружу с неожиданной, обескураживающей силой.

Все это — гимны, звон колокола, свечи, мальчики, монахи, процессия — было лишь обрамлением для медленно вышагивавшей, скрытой покрывалом фигуры. В ее облачении, движениях, облике столь явственно читалось воплощенное горе! И каким же глубоким и всепоглощающим должно было быть это горе!

Она — а он видел одну лишь ее — спустилась по склону, не глядя ни вверх, ни по сторонам; слегка согбенная, но при этом высокая, благородной стати; не старая, но уже и не молодая, аристократка, вызывающая невольную почтительность.

Пока он рассуждал об этом, процессия спустилась с холма; мальчики и монахи выступили вперед и скрыли ее от его глаз.

— О Аллах! И ты, Пророк его! — воскликнул Мирза. — Неужели мне не суждено увидеть ее лицо? Покажется ли оно мне знакомым?

Любопытно, что раньше он не задавался этим вопросом: ни принимая решение добраться сюда, ни по дороге. Но на самом деле у него все это время была одна-единственная цель: увидеть ее. Он не догадывался, какие сильные чувства в нем пробудятся.

— Неужели я так и не откроюсь ей? Неужели она не узнает меня? — повторял он.