Вечный странник, или Падение Константинополя

В шести или семи милях за Скутари небольшая речка, берущая свой исток на ближайшей вершине, весело сбегает вниз, чтобы соединиться и смешаться с не знающим приливов Босфором. Вода ее свежа и прозрачна, отсюда и название — Сладкие Воды Азии. Вдоль южного ее берега тянется луговина — узкая, но зеленая, с рассыпанными тут и там рощами старых корявых платанов: по мусульманским воскресеньям тут часто можно увидеть дам из гарема, чьи наряды придают луговине нарядный вид. Вне всякого сомнения, скромный поток, трава и могучие деревья выглядели не менее привлекательно и за много лет до того, как первый Мурад, за которым следовала по пятам его армия, остановился здесь на ночлег. С тех пор, однако, греки наложили запрет на вход сюда, и небезосновательно.

На северном берегу той же речки стоит крепость, известная как Белый замок. Это беспорядочная угловатая груда дикого камня с высокими зубцами наверху, а самой примечательной его приметой является высокий донжон, грязновато-белую поверхность которого видно издалека, хотя она вся покрыта пятнами больших и малых амбразур. Сознавая военное значение крепости, султан разместил в ней гарнизон. Кроме того, ему заблагорассудилось изменить ее название на Анадолухисары.

Кроваво-красный флаг, развевавшийся на донжоне замка в интересующий нас период, сильно пугал греков — до такой степени, что, проходя мимо Сладких Вод Азии, они жались к противоположному берегу Босфора, осеняя себя крестом и бормоча молитвы, зачастую совсем не благочестивого содержания. Сейчас на донжоне свил свое гнездо аист. Видом своим он отнюдь не так красноречив, как страж в чалме, который когда-то занимал его место.

Народное воображение помещало под старым замком темницы — говорилось, что в них томится множество христиан и христианок и никто еще не выходил оттуда живым.

Впрочем, индийскому князю не было никакого дела до этих рассказов и россказней. Турок он не боялся. Если бы весь азиатский берег, от Города мертвых у Принцевых островов до последней серой крепости, взиравшей на Симплегады, оказался расцвечен красными знаменами, он бы не изменил свой план ни на йоту. Ему довольно было того, что Лаэль предвкушала прогулку по славному Босфору и нуждалась в ней.

Соответственно, вскоре после полудня к его дому доставили два паланкина. Они представляли собой два высоких короба, закрепленных между шестами, и ничем не отличались от тех паланкинов, в которых сегодня передвигаются по городу константинопольские дамы, вот разве что украшены были побогаче. Внутри все было в шелке, кружевах и подушках, снаружи инкрустации из перламутра и дерева всевозможных оттенков напоминали современное папье-маше. Внутрь попадали через расположенную спереди дверцу. В дверце имелось окошко, еще два, поменьше, — по бокам, они позволяли сидевшим внутри дышать свежим воздухом и общаться друг с другом. Если дама не желала, чтобы ее видели, ей достаточно было задернуть занавески. Современный вкус счел бы убранство этих паланкинов излишне вычурным.

Вскоре паланкины уже стояли в доме, князь и Лаэль спустились по лестнице. На девушке был полугреческий наряд, очень пышный и весьма ей к лицу; золотую вышивку она дополнила браслетами и ожерельем из крупных жемчужин, чередовавшихся со столь же крупными золотыми бусинами. Голову ее украшала диадема, столь щедро усыпанная самоцветами, что в ярком свете казалось, будто кто-то непрерывно осыпает ее ливнем искр.

Они уселись в паланкины. Носильщики, по два на каждый, — крепкие мужчины, одетые в одинаковые просторные белые одежды, — подняли шесты на плечи. Сиама распахнул входную дверь, и по знаку князя процессия двинулась с места. Толпа, дожидавшаяся снаружи, встретила ее изумленным молчанием.

Чтобы не погрешить против истины, мы должны отметить, что внешность Нило притягивала взгляды простолюдинов ничуть не меньше, чем редкостные узоры на переносных экипажах. Он шествовал в десяти-двенадцати футах перед паланкином Лаэль — занимая почетное место, она в то же время постоянно находилась в поле зрения князя. На негре было полное облачение короля Каш-Куша. Волосы стояли торчком, разобранные на жесткие остроконечные пряди, их удерживал обруч из серебряных медалей; огромное серебряное кольцо свисало из носовой перегородки. Шею защищал кожаный воротник, щетинившийся рядами тигриных когтей и клыков. Алая накидка, достаточно просторная, чтобы объять королевское тело, была отброшена за могучие плечи. Торс, подобный отполированному черному дереву, был по пояс обнажен, а далее до колен ниспадала белая юбка. Голени и запястья украшали браслеты из слоновой кожи, а ремни тяжелых сандалий были расшиты раковинами улиток. В левой руке король держал круглый щит, обтянутый шкурой носорога с медными накладками, в правой — копье со снятым острием. Возвышаясь над толпой, которая безропотно перед ним расступалась, друг и союзник князя принимал заслуженное восхищение как должное.

— Охотник на тигров! — обратился один из горожан к соседу.

— Я бы назвал его королем охотников на тигров! — отозвался его друг.