Вечный странник, или Падение Константинополя

— О отец, я так и думала! Это занятие я люблю больше всех остальных, и оно лучше всех мне удается! Чей это гороскоп? Не мой, я знаю, ибо я родилась в счастливое время, когда годом правила Венера. Анаэль, ее ангел, распростер надо мной свои крылья, заслоняя от угрюмого, холодного, как снег, Сатурна, который я очень рада видеть в седьмом доме, ибо это есть дом печали. Так чей же это гороскоп?

— Ах, дитя, дитя прелестное и своевольное, ты обладаешь даром выманивать у меня мои тайны. В твоих руках я превращаюсь в никчемный кусок кружева, которое ты только что выстирала и теперь выжимаешь, прежде чем повесить сушиться у своего окна. Но должен сказать, существуют некоторые вещи, тебе недоступные — по крайней мере, пока.

— Ты хочешь сказать, что все мне откроешь?

— Да, когда придет срок.

— Тогда я запасусь терпением.

Увидев, что князь задумался и рассеянно смотрит в окно, Лаэль положила диаграмму на место, снова обогнула стол и обвила рукой его шею.

— Я не хотела тебе мешать, отец, я пришла осведомиться про две вещи и больше тебе не докучать.

— Ты начинаешь прямо как ритор. На какие подкатегории делятся две эти вещи? Говори!

— Спасибо, — тут же ответила она. — Во-первых, Сиама сказал мне, что ты занят каким-то важным делом, и я хотела узнать, не смогу ли тебе помочь.

— Доброе сердечко! — произнес он с нежностью.

— А во-вторых — и на этом все, — я не хочу, чтобы ты забыл, что днем мы собирались на прогулку по Босфору, до Терапии, а может, и до самого моря.

— Тебе хочется ехать? — уточнил он.

— Эта прогулка снилась мне всю ночь.

— Тогда поедем, а в доказательство того, что не забыл, скажу, что лодочники уже получили распоряжения. Сразу после полудня мы отправимся на причал.

— Только не слишком скоро, — отвечала она со смехом. — Мне нужно сменить платье, я хочу нарядиться, точно императрица. День светлый, погожий, гуляющих будет много, а ведь в тех кругах, как и в городе, меня уже хорошо знают как дочь индийского князя.

Он отвечал с немалой гордостью:

— Ты достойна самого императора.

— Тогда я пойду и подготовлюсь.

Она отняла руку, поцеловала его и зашагала к дверям, но потом вернулась — на лице ее читалась тревога.

— Еще одно, отец.

Он собирался вновь погрузиться в работу, однако отвлекся и прислушался к ней:

— Что такое?

— Ты говорил, мой добрый отец, что я слишком много сижу дома и занимаюсь, мне полезно будет ежедневно совершать прогулки в паланкине и дышать воздухом. После этого, иногда в сопровождении Сиамы, иногда — Нило, я время от времени отправлялась на стену перед Буколеоном — меня относили туда носильщики. Вид на море в сторону горы Ида дивно хорош, а если повернуться в сторону суши, прямо у моих ног расстилаются террасами дворцовые сады. Нигде ветры не веют столь сладостно, как там. Чтобы насладиться ими сполна, я иногда выходила из паланкина и шла пешком, неизменно избегая при этом как старых, так и новых знакомых. Похоже, что окружающие относились к моему выбору с пониманием и почтением. Однако в последнее время один человек — еще даже и не мужчина — ходит за мной следом и, если я останавливаюсь, останавливается рядом; он даже настойчиво пытался со мной заговорить. Чтобы этого избежать, я вчера отправилась на Ипподром, села перед малыми обелисками и стала смотреть на дивный парад всадников. В самый разгар зрелища, в самый интересный момент ко мне приблизился тот самый человек и сел со мной на одну скамейку. Я тут же встала. Это крайне неприятно, отец. Как мне поступить?

Князь ответил не сразу, а когда ответил, то начал с наводящего вопроса:

— Говоришь, он молод?

— Да.

— А как одет?

— Мне показалось, он любит яркие цвета.

— Ты никому не задавала про него вопросов?

— Нет. А кому можно их задать?

Князь задумался снова. С виду он оставался невозмутим, однако кровь в жилах ускорила свой ток — так давала о себе знать гордость, которую, как известно, легко разбередить и распалить докрасна. Он не хотел, чтобы Лаэль придавала слишком большое значение этой истории, этим объяснялось его внешнее равнодушие, однако мысли его потекли по новому руслу.

Если кто-то вознамерился оскорбить эту вторую столь ему дорогую Лаэль, как можно этому помешать? Мысль о том, чтобы обратиться к городским властям, была ему несносна. Если он сочтет нужным наказать нечестивца, от кого ждать справедливости и сочувствия — ему, чужеземцу, ведущему загадочный образ жизни?

Он быстро перебрал в уме все возможности, открывавшиеся с первого взгляда. Один инструмент у него под рукой имелся — Нило. Достаточно одного слова, чтобы воспламенить ярую ненависть в этой преданной, но дикарской душе, причем ненависть эта совокупится с хитроумием неусыпным, неустанным и неспешным — с хладнокровным хитроумием, присущем фидави, ученикам Горного Старца.