Вечный всадник

Долго и томительно тянулся путь до Резекне. Там Илга и Антон забрали детей, сели в другой автобус, дети без умолку болтали, и время потекло быстрее. За окнами поплыли знакомые пригорки, перелески, приближалась Луидза с развалинами древнего замка на высоком естественном холме, с разных сторон которого величественно застыли два молчаливых озера. Развалины замка многое повидали на своем веку: и славные победы, и горькие поражения, и недолгую мирную жизнь. Луидза лежала на пересечении водных и сухопутных торговых путей, на подходе к Балтийскому морю. Стены Луидзинского замка, сначала деревянного, а потом и каменного, выдерживали осаду немцев, поляков, рыцарей Ливонского ордена, французов… У стен замка и на дне озера нашли свою преждевременную смерть и завоеватели, и местные жители. Молчат хмурые воды озер. Хмурые оттого, что бессмысленны убийства, не нужны людям войны, но они повторяются, и снова гибнут пахари и ткачи, скотоводы и рыбаки и люди других мирных профессий. Зачем? Ради чьей-то прихоти или ошибки. А может, от чьей-то зависти или жадности? Или оттого, что кому-то не хочется трудиться на земле, а приятней грабить чужое и жить трудами покоренных людей? «Наверно, нужно быть таким страшным, диким и злым до безумия, как самые безобразные черти Антона, чтобы затевать войны и жаждать гибели людей?» — подумала Илга, но тишина была ей ответом. Молчат каменные развалины, молчат озера. Тяжело и горестно говорить о беде человеческой. Но когда восходит солнце и звучит в Луидзинском парке сводный народный хор, его мирному пению подпевают и старые камни, и водная гладь, они оживают, расцвечиваясь неяркими, но сочными красками жизни, и могут рассказать, что здесь на благодатной латгальской земле издавна селились люди разных национальностей — первыми появились латыши, затем из псковских земель, и не только с мечом, но и с серпом приходили русские, из центра России бежали сюда староверы, оседали здесь изголодавшиеся белорусы и разбредшиеся по всему свету в поисках счастья евреи, и привольные цыгане разбивали здесь шатры… И всех, кто пришел сюда с миром, кто пришел трудиться, как добрых своих сыновей встречала земля, поила, кормила, дружила, и люди как родную мать защищали ее от врагов, не щадя своих жизней, гибли и убивали других, хотя людям по своей сути свойственно жить и продолжать на земле жизнь. Видимо, от этого несоответствия хмурятся воды озер и сиротливо, нелепо выглядят развалины замка. А может, они воспринимаются в том или ином виде в зависимости от человеческого настроения или даже от различной погоды?

Раздумья настроили Илгу на лирическую волну, и старые камни замка показались ей таинственными, а глубины вод загадочными, и во всей луидзинской панораме царила недосказанность, переходящая в душе Илги в тревожную неизвестность.

Вечером, как обычно без приглашения, пришел сильно выпивший Андрис. В трезвом виде он походил на бывалого моряка со старого торгового судна, а в нетрезвом — на дьявола с пиратского корабля. Глаза его забегали по комнате, скользнули по Илге и остановились на Антоне, лепившем морского черта.

— Где были? — как бы между прочим, но не в силах скрыть интереса, спросил он.

— У моего брата, — сказала Илга, не понимая волнения Андриса. — Гуляли у моря. Видели морского черта!

— А… уже лепишь, Антон.

— Леплю. Вроде получается.

— У тебя всегда вроде, а потом получается! Выпить есть?

— Есть. Илга, принеси яблочного вина.

— Лучше водку!

— Водки нет.

— Жаль. Бар закрыли. Где достать водку?

— Гуляешь?

— Нет. Вия уехала. К матери… В один день с тобой… Обещала сегодня вернуться.

— Вернется. Не сегодня завтра.

— Откуда ты знаешь?!

— Знаю.

— Очень много ты знаешь, но не больше моего!

— Я не спорю.

— Еще не хватало тебе со мной спорить! Ты мастер, неплохой мастер, и всего-навсего, а я Андрис! Понимаешь, Андрис!

— Понимаю.

— Нет, ты мнишь себя лучше! Я чувствую! Мол, ты всего достигаешь руками и талантом, а я мужской глоткой и нахальством. Разве не так считаешь?

— Ничего я не считаю, Андрис. Я работаю. И о таких вещах не думаю. Время покажет, кто чего стоит.

— Время?

— Да, время, расстояние. Подойди к берегу Даугавы, посмотри на воду — и ничего особенного не заметишь, а отойди от берега метров на сто, поднимись на холмик — и увидишь в воде опрокинутые вниз деревья, плывущие по дну белые облака, увидишь красоту неземную, красоту, на которую не обращал внимания. В воде она замерла как на картине. Подойдешь близко к берегу — и картина исчезнет, а отойдешь — видна.

— Куда отходить, Антон, зачем? На том свете все одинаковы. А вот здесь… Илга, нам поговорить надо!

Илга вопросительно посмотрела на Антона.

— Иди к детям, Илга, мы поговорим, — кивнул ей головой Антон.

Илга вышла из комнаты, неплотно закрыв за собой дверь. Андрис вскочил с дивана и потащил дверь на себя.

— А вот здесь, на этом свете Вия моя жена! Моя!

— Твоя. Но почему, Андрис, ты следишь за мной, за каждым моим шагом?

— Потому… Потому что она любит тебя… Тебя… И ты ее любишь. И чертей своих ради нее лепишь. И все лучше и лучше! Ради нее! Я знаю!