Ведьма и компания (СИ)

— Не нужно, монсьер! Я уже здесь. Отпустите сестру Апллинарию, а то вы задушите, а мне спасать.

Сеньор на миг замер, задрав голову вверх, к стоящим на галерее настоятельнице в ободранной рясе, и рыцарю, похожему на подкопченного поросенка, за ее спиной. Пальцы сеньора разжались и задыхающаяся Аполлинария рухнула наземь, судорожно хватаясь за горло.

— Это и есть тот самый… у кого что-то там отрезали? Или не отрезали? — сеньор окинул рыцаря скептическим взглядом, передернул плечами и предложил. — Если вам надоело быть монахиней, я могу превратить земли этого монастыря в светский лен, и подарить его вашему мужу!

— Монсьер! — сестра Аполлинария завопила так пронзительно, будто и не задыхалась только что. — Епископ не дозволит…

— Да! Я! Ваш! Сьер! А не епископ! Монастырь на моей земле! Я буду делать, что хочу!

— Благодарю вас, не нужно! — из лечебницы донесся новый вопль, и настоятельница торопливо сбежала по ступенькам. — Я и раньше не желала замуж… а сейчас так особенно не хочу!

— Mia culpa! Mia maxima culpa![1] — понурый рыцарь покаянно ударил себя кулаком в грудь. — Я чуть не изнасиловал монахиню… да еще и без толку! Все из-за этой дуры! — он яростно уставился на сестру Аполлинарию.

— Она сказала сьеру рыцарю, что я — дракон! — торопливо направляясь к лечебнице, бросила настоятельница.

Сеньор остолбенел, кажется, на мгновение даже позабыв об орущей супруге.

— Впервые слышу, чтоб с драконом пытались сделать… такое! Да вы сильны, сьер рыцарь!

Рыцарь в ответ только безнадежно застонал, и быстрым шагом направился к монастырской часовне.

— Сам дурак! Железный болван! — в ярости заорала ему вслед сестра Аполлинария. — Епископ так этого не оставит! Он отучит вас таскать в монастырь нищих бродяг, вроде этой вот… цыганки! — она махнула в сторону лечебницы.

Там, цепляясь за дверной косяк, стояла давешняя утопленница: босиком, в грубой монастырской рубахе и с разметавшимися по плечам черными волосами, похожими на толстых змей. Приезжий сеньор несколько мгновений тупо глядел на нее… и кинулся к утопленнице, принялся галантно целовать ей руки:

— Боже мой, герцогиня! Вы ли это? Но как, откуда?

— Дела семейные… — пролепетала утопленница. Сеньор галантно подхватил слабеющую женщину и повел к скамье.

— Эта женщина осмелилась называть вас цыганкой — она немедленно будет наказана!

— Ах, оставьте, монсьер! Если уж она назвала бедную настоятельницу драконом… — она лукаво хмыкнула.

— И впрямь… сумасшедшая особа. Придется поинтересоваться у епископа, почему он позволяет подобным безумицам говорить от его имени.

— Я не сумасшедшая! — немедленно завопила сестра, но сеньор уже слабо шевельнул рукой, и его люди подхватили сестру Аполлинарию под локти и поволокли прочь.

— С вашего разрешения, я тоже вас покину. — пробормотал сеньор, устремляясь к дверям лечебницы, из-за которых все громче неслись отчаянные крики.

— Конечно! — легко согласилась та, кого назвали герцогиней. — Семья превыше всего!

За дверями лечебницы настоятельница аккуратно массировала громадный живот истошно орущей женщины.

— Ничего, ничего! — бормотала она. — Ты при родах не умрешь! И никакой такой судьбы!

[1] Моя вина! Моя большая вина! (лат.)

Глава 7

Женщина поднималась по склону горы. Скользила легко, невесомо, будто плыла над каменистой тропой, на которой и козы чувствовали себя неуверенно, а уж люди обычно карабкались на четвереньках. На вершине горы, нахохлившись, как замерзшая ворона на ветке, сидел дракон и алые лучи заходящего солнца вспыхивали на его красно-белой чешуе.

Все также спокойно и неторопливо женщина поднялась до самой вершины и остановилась у кончика чешуйчатого хвоста. Склонила голову в задумчивости, так что похожие на змей длинные, не собранные в прическу черные пряди, упали на одно плечо.

— Ты точно не моя дочь. — задумчиво сказала она.

Дракон обернулся. В тот же миг последний краешек закатного солнца канул в багрово-алое море. Сумрак упал сразу, будто покрывало на птичью клетку, но в слабых отсветах вечерней зари еще можно было различить — дракона больше не было. На краю скального карниза стояли две женщины.

— Госпожа настоятельница! — хмыкнула одна.

— Иппокризия, дочь Гиппократа, из рода Асклепиадов. — настоятельница поклонилась, прижимая руку к сердцу. — Госпожа моя герцогиня!

— Табити. — хмыкнула вторая, невозмутимо усаживаясь на самый край скального карниза. Босые ножки под длинным подолом взбрыкнули… и с карниза свесились два толстых чешуйчатых змеиных хвоста. — Фффух! И как вы, люди, на этих своих культяпках ходите? Это же неудобно! — шевеля хвостами, как после тесной обуви, пробормотала она.

— Змееногая! Богиня скифов! — выдохнула Иппокризия. — Я читала у Геродота…

— Противный был мужичонка! «Богиня скифов»! — передразнила Табити. — Разве я только у скифов богиня?

— Пусть Ваша Светлость… э-э, Ваша Божественность меня простит… — склонилась Иппокризия.

— Моя Чешуйчатость и Клыкастость, а также Крылатость тебя прощает. — хмыкнула Табити и выразительно похлопала по скальному карнизу, предлагая Иппокризии усесться рядом.