Ведьма по имени Ева

– Нет, Павлик, я ничего не говорила. Тебе, наверное, приснилось.

Когда они были вдвоем, она всегда называла его Павликом и разговаривала с ним на его родном языке. Ему уже не нужны были уроки, которые она сама ему давала первое время. По-итальянски он говорил просто замечательно. Да и вообще чувствовал себя в Неаполе как дома. Этот город больше не был для него чужим. Он поступил в специализированную спортивную школу и быстро нашел там друзей. Впрочем, был еще Энцо. Они прекрасно ладили, и, когда Энцо приезжал к бабушке, все время вдвоем куда-то убегали. То, что Энцо старше, Павлика совершенно не беспокоило. К тому же, однажды он заявил: «Энцо старше меня вовсе не на два года, а всего лишь на год и какие-то два месяца».

– Как успехи в школе?

– Нормально, – Павлик засопел. – Если бы не нужно было еще учиться читать и писать – было бы лучше.

– Ну, оттого, что ты будешь уметь читать и писать, а еще считать, ты хуже в футбол играть не станешь, правда? – спросила Ева, потрепав рыжевато-русую голову Павлика.

Мальчик тихо засмеялся и зевнул.

– Не-а, не стану.

– Тогда иди спать.

Ева согнала его с дивана. Босыми ногами Павлик прошлепал по ковру гостиной к двери. Ева заметила оставленный на диване мяч. Улыбнулась. Взяла его в руки.

– Паоло, – окликнула она по-итальянски.

Он обернулся одновременно с тем, как она кинула ему мяч. Но, вместо того чтоб поймать мяч, Павлик подпрыгнул и ударил по нему головой. Мяч отскочил в сторону и, пролетев в нескольких сантиметрах от телевизора, ударился о стену. Потом об пол. И запрыгал, покатился, остановился.

Павлик состроил извиняющуюся мину.

– Не хотел, – виновато улыбнулся он. – Но если я не собираюсь быть вратарем, то руками нельзя.

– А ты не собираешься быть вратарем? – улыбнулась Ева.

– Нет. Я собираюсь быть нападающим, – живо ответил Павлик.

– Почему именно нападающим?

– Потому что я сильно бью и быстро бегаю. – Он задумался и добавил: – Или так: быстро бегаю и сильно бью.

Через секунду его уже в гостиной не было. Только босые пятки в коридоре шлепали по полу, пока не затихли в одной из комнат, где была его спальня.

***

К дому синьоры Ди Анджело подъехал мотоцикл. Почтальон, синьор Пикколо, вынул из сумки письмо для синьоры Ди Анджело и своей обычной нервной и сутулой походкой подошел к двери дома. Позвонил. Дверь ему открыла хозяйка.

– Синьор Пикколо, добрый день, – с обычным для себя радушием улыбнулась ему синьора Мария.

– А уж это кому как, донна Ди Анджело, – едко скривил физиономию почтальон.

Он помахал письмом перед лицом пожилой синьоры, как машут пальцем ребенку, когда грозят наказанием.

– Что вы хотите этим сказать, синьор Пикколо? – взволнованно спросила синьора Мария, по привычке прижимая руку к сердцу.

– А то, что письмецо от сестрицы вашей чужим почерком подписано, – со злорадством заявил он и черные глаза-пуговки с ненавистью вонзились в лицо синьоры Ди Анджело. Было очевидно, что почтальон наслаждается своим мнимым превосходством.

– Что же это значит? – спросила женщина, глядя то на синьора Пикколо, то на письмо в его гневно трясущихся пальцах.

– А то, что, слава богу, мне теперь не придется ездить чуть ли не каждый день к вашему дому лишние полкилометра на мотоцикле на моем… – Лицо почтальона желчно перекосило. – Вы думаете, почему ваша сестрица сама письмо не подписала? А? Ну! Думайте, думайте! А я вам сам скажу. А потому что, как я вас и предупреждал, в могилу сошла ваша сестрица.

Синьора Мария ахнула. Лицо ее побелело.

– А все писали, писали… – продолжал лить желчь почтальон. – Дописались? А вам уже скоро восемьдесят. Пора бы уже понимать, что нельзя заставлять людей лишние пятьсот метров в день проезжать, только ради вашего удовольствия, ради забавы – письмами обмениваться. Не будет вам больше ваша сестрица писать. Да и вам уж скоро на тот свет. Это я предупреждаю, чтоб вы еще кому писать не вздумали. Держите ваше письмо. Надеюсь, оно последнее.

Синьор Пикколо резко вложил в руки синьоры Марии письмо, так что она его чуть не выронила. Руки ее дрожали, когда она вскрывала конверт. Но, когда конверт был вскрыт, она долго не решалась достать из него письмо. На ее бледном лице был страх. Она боялась, что синьор Пикколо, может быть, прав, и это письмо – весть о смерти старшей сестры.

Почтальон тем временем сел на свой мотоцикл, бросил напоследок косой взгляд на пожилую даму, неодобрительно покачав при этом головой, и уехал.

Судорожно вздохнув, синьора Мария все-таки достала письмо и трясущимися пальцами развернула лист. После первых же прочтенных строк рука пожилой дамы снова прижалась к груди, где взволнованно билось сердце. Пока она читала, из нее то и дело вырывалось тяжелое дыхание – дыхание человека с частыми болями в сердце. Потом она опустила письмо и вслух, глядя в ту сторону, куда уехал на мотоцикле синьор Пикколо, как будто бы вдогонку ему, как будто бы он мог ее слышать, с обидой в голосе произнесла:

– Руку она поранила… Порезала палец, когда ужин готовила… Диктовала она письмо, диктовала… Невестке своей…