Век Просвещения

Расправил тогда руки Еремей, захватил как можно больше пустого пространства и пошел на толпу. Попятилась она, не ожидала такого. Дрогнула. Понял Еремей: надо прямо сейчас сказать что-то звонкое, зычное, переворотное, что все изменит, всех избавит, всех спасет. И пришли ему эти слова в голову, и открыл он уже рот… «Господи!» – возгласил Еремей с самых вершин своего голоса, неожиданно окрепшего и прочистившегося. И вдруг увидел сбоку лицо знакомое, перекошенное и решительное. Замерли слова на губах, застыли, замерзли.

«Неча! – громко крикнул Арсений: Неча!» – И откликнулась толпа, в лад ему запела: «Неча!» Завизжал кто-то за алтарем или на хорах – не разобрать – и услышал Еремей треск раздираемых одежд. «Неча! – загудели сотни голосов, тысячи глаз, мириады зубов. – Неча!»

Тут взмахнул костылем брат Арсений и опять потемнело у Еремея в глазах, как черным платком повязали ему лицо и покрепче стянули на затылке, так что дыхание сперло, а ноги согнулись в коленях. Покосился иконостас, сузился, взлетел к потолку и исчез. Не видел Еремей, как выволокли в проход дебелое, сытое тело еще живого архиепископа, успевшего перед самым концом залезть-таки в простое платье, платье смертное, не слышал, как просил он о пощаде, как захлебнулся от боли, как мычал, выл, хрипел, когда бороду ему драли, целиком, с кожею. Как замолк, когда смешали с языком зубов крошево. Ах, осерчал народ православный, осерчал.

Архиерея убивали часа два, то ли сомневаясь в грехе, то ли любопытно желая продлить невиданную пытку. Пальцы дробили, глаза вынимали, потом резали, не торопясь, по суставчику, ни одного не пропустили. А он живучий был, видать, накопил бесовской силушки на харчах на церковных-то.

124. Посланец

Так, что написали-то умники мои верные? Главное, чтоб без излишеств было, доходчиво. Хм, красиво изложено, хотя видно, что руки трясутся, даже у писарей. Но стараются – молодцы, всех награжу, если выживем. Впрочем, давно известно – любой манифест надо на слух проверять, народ по писаному читать не будет. Хорошо, попробуем, вот хотя бы отсюда. «…Видя прежалостное состояние Нашего города Москвы и что великое число народа мрет о сю пору от прилипчивых болезней, Мы бы сами поспешно туда прибыть за долг звания Нашего почли, если б сей Наш поход, по теперешним военным обстоятельствам, самым делом за собою не повлек знатное расстройство и помешательство в важных делах Империи Нашей…»

Действительно, страшное дело. Либо к ней в пасть, либо от нее на край света. Нападать или бежать. Последнее с императорским достоинством несовместимо. Да и было бы совместимо, когда б не так опасно. Беглый царь – уже почти и не царь, ну а беглая царица… Значит, в пасть. Здесь судьба всего государства решиться может. Пусть дойдет до подлецов, что здесь уже край всему – отрезать надо! Я-то, тут сидючи, это понимаю. Как на плите раскаленной. А они? Шесть сот мертвых в день – видано ли такое! Губернатор, боевой генерал – дезертир!

«…И тако не могши делить опасности обывателей и сами подняться отселе, заблагорассудили Мы туда отправить особу от Нас поверенную, с властию такою, чтобы, по усмотрению на месте нужды и надобности, мог делать все те распоряжения, кои ко спасению жизни и к достаточному прокормлению жителей потребны».

Сказала Григорию, пусть делает все, что угодно. Хоть дымом, хоть штыком. Нужно сжечь – пусть хоть весь город сожжет. Новый построим, лучше этого. Любой новый город будет лучше этого.

125. Избавление

Не подлежит сомнению, что следующей мишенью бунтовщиков должны были стать представители врачебного сословия, в первую очередь иностранцы. Некоторые люди, ошибочно отнесенные толпою к нашему сословию, подверглись побоям, к счастью, не смертельным, у иных же разграбили или сожгли дома и аптечные лавки. Страшно представить, что бы случилось на следующий день, сумей мятежники выбраться в город. Но отчего-то они чувствовали себя в безопасности под древними, оскверненными ими самими стенами, и прогнав камнями небольшие полицейские наряды, пытавшиеся их увещевать, обнаглели и, только осмелились, по-прежнему пребывая в ощущении полной безнаказанности, выйти из ворот на главную площадь. Еще немного, и они бы наводнили ближние улицы, неся с собою все ужасы воровского разбоя.

Нас всех спас генерал-поручик, не раз за последние недели переходивший из состояния полной меланхолической безнадежности к действию самому яростному и отважному. Мне кажется, что этот бунт был для него избавлением: русские чиновники имеют в таких делах немалый опыт и отлично знают, какие меры нужно принимать для подавления беспорядков. Сотни солдат до крайности мало, чтобы уследить за больными да беглыми, но их с лихвой хватит для того, чтобы обуздать пьяный охлос.

126. Экспедиция