Вехи

средствами; отсюда исключительная оценка героических деяний, в максимальной степени

воплощающих   программу   максимализма».   Нужно   что-то   сдвинуть,   совершить   что-то

свыше сил, отдать при этом самое дорогое, свою жизнь, – такова заповедь героизма. Стать

героем,   а   вместе   и   спасителем   человечества   можно   героическим   деянием,   далеко

выходящим за пределы обыденного долга. Эта мечта, живущая в интеллигентской душе,

хотя выполнимая лишь для единиц, служит общим масштабом в суждениях, критерием

для жизненных оценок. Совершить такое деяние и необыкновенно трудно, ибо требует

побороть   сильнейшие   инстинкты   привязанности   к   жизни   и   страха,   и   необыкновенно

просто,   ибо   для   этого   требуется   волевое   усилие   на   короткий   сравнительно   период

времени,   а   подразумеваемые   или   ожидаемые   результаты   этого   считаются   так   велики.

Иногда стремление уйти из жизни вследствие неприспособленности к ней, бессилия нести

жизненную тягость сливается до неразличимости с героическим самоотречением, так что

невольно спрашиваешь себя: героизм это или самоубийство? Конечно, интеллигентские

святцы   могут   назвать   много   таких   героев,   которые   всю  свою  жизнь   делали   подвигом

страдания и длительного волевого напряжения, однако, несмотря на различия, зависящие

от силы отдельных индивидуальностей, общий тон здесь остается тот же.

Очевидно,   такое   мироотношение   гораздо   более   приспособлено   к   бурям   истории,

нежели   к   ее   затишью,   которое   томит   героев.   Наибольшая   возможность   героических

деяний,   иррациональная   «приподнятость   настроения»,   экзальтированность,   опьянение

борьбой,   создающее   атмосферу   некоторого   героического   авантюризма,   –   все   это   есть

родная стихия героизма. Поэтому так и велика сила революционного романтизма среди

нашей интеллигенции, ее пресловутая «революционность». Не надо забывать, что понятие

революции   есть   отрицательное,   оно   не   имеет   самостоятельного   содержания,   а

характеризуется   лишь   отрицанием   ею   разрушаемого,   поэтому   пафос   революции   есть

ненависть и разрушение. Но еще один из крупнейших русских интеллигентов, Бакунин,

формулировал ту мысль, что дух разрушающий есть вместе с тем и дух созидающий, и эта

вера   есть   основной   нерв   психологии   героизма.   Она   упрощает   задачу   исторического

строительства,   ибо   при   таком   понимании   для   него   требуются   прежде   всего   крепкие

мускулы и нервы, темперамент и смелость, и, обозревая хронику русской революции, не

раз вспоминаешь об этом упрощенном понимании...

Психологии   интеллигентского   героизма   больше   всего   импонируют   такие

общественные группы и внешние положения, при которых он наиболее естествен во всей

последовательности прямолинейного максимализма. Самую благоприятную комбинацию

этих   условий   представляет   у   нас   учащаяся   молодежь.   Благодаря   молодости   с   ее

физиологией   и   психологией,   недостатку   жизненного   опыта   и   научных   знаний,

заменяемому   пылкостью   и   самоуверенностью,   благодаря   привилегированности

социального  положения,  не доходящей,  однако,  до буржуазной  замкнутости  западного

студенчества,   наша   молодежь   выражает   с   наибольшей   полнотой   тип   героического

максимализма.  И если в христианстве старчество является естественным воплощением

духовного опыта и руководительства, то относительно нашей интеллигенции такую роль

естественно заняла учащаяся молодежь. Д у х о в н а я   п э д о к р а т и я

11[

5]  – есть

величайшее   зло   нашего   общества,   а   вместе   и   симптоматическое   проявление

интеллигентского героизма, его основных черт, но в подчеркнутом и утрированном виде.

Это   уродливое   соотношение,   при   котором   оценки   и   мнения   «учащейся   молодежи»

оказываются руководящими для старейших,  перевертывает  вверх ногами  естественный

порядок вещей и в одинаковой степени пагубно и для тех, и для других. Исторически эта

духовная гегемония стоит в связи с той действительно передовой ролью, которую играла

учащаяся   молодежь   с   своими   порывами   в   русской   истории,   психологически   же   это

объясняется духовным складом интеллигенции, остающейся на всю жизнь – в наиболее

живучих   и   ярких   своих   представителях   –   тою   же   учащеюся   молодежью   в   своем

11[5] Пэдократия – господство детей.

мировоззрении. Отсюда то глубоко прискорбное и привычное равнодушие и, что гораздо

хуже,   молчаливое   или   даже   открытое   одобрение,   с   которым   у   нас   смотрят,   как   наша

молодежь   без   знаний,   без   опыта,   но   с   зарядом   интеллигентского   героизма   берется   за

серьезные, опасные по своим последствиям  социальные опыты и, конечно, этой своей

деятельностью только усиливает реакцию. Едва ли в достаточной мере обратил на себя

внимание   и   оценен   факт   весьма   низкого   возрастного   состава   групп   с   наиболее

максималистскими действиями и программами. И, что гораздо хуже, это многие находят