Вехи

уклад, есть компромисс противоборствующих начал, имеющий временное и переходное

значение и не обладающий самостоятельной жизненность

ю17[

11]. Он не нужен настоящему

интеллигентскому героизму и невозможен для христианства. Христианство ревниво, как и

всякая, впрочем, религия; оно сильно в человеке лишь тогда, когда берет его целиком, всю

его душу, сердце, волю. И незачем этот контраст затушевывать или смягчать.

Как между мучениками первохристианства и революции, в сущности, нет никакого

внутреннего   сходства   при   всем   внешнем   тожестве   их   подвига,   так   и   между

интеллигентским   героизмом   и   христианским   подвижничеством,   даже   при   внешнем

сходстве их проявлений (которое можно, впрочем, допустить только отчасти и условно),

остается пропасть, и нельзя одновременно находиться на обеих ее сторонах. Одно должно

умереть,  чтобы   родилось  другое,  и в  меру умирания   одного  возрастает  и  укрепляется

другое.   Вот   каково   истинное   соотношение   между   обоими   мироотношениями.   Нужно

«покаяться», т. е. пересмотреть, передумать и осудить свою прежнюю душевную жизнь в

ее   глубинах   и   изгибах,   чтобы   возродиться   к   новой   жизни.   Вот   почему   первое   слово

проповеди   Евангелия   есть   призыв   к   покаянию,   основанному   на   самопознании   и

самооценке. «Покайтеся, ибо приблизилось царство небесное» (Мф. 3

,

1 – 21; 4,17; Мр.

1,14 – 15). Должна родиться новая душа, новый внутренний человек, который будет расти,

развиваться и укрепляться в жизненном подвиге. Речь идет не о перемене политических

или партийных программ

(

вне чего интеллигенция и не мыслит обыкновенно обновления),

вообще совсем не о программах, но о гораздо большем – о самой человеческой личности,

не о деятельности, но о деятеле. Перерождение это совершается незримо в душе человека,

но если невидимые агенты оказываются сильнейшими даже в физическом мире, то и в

нравственном   могущества   их   нельзя   отрицать   на   том   только   основании,   что   оно   не

предусматривается особыми параграфами программ.

Для русской интеллигенции предстоит медленный и трудный путь перевоспитания

личности,   на   котором   нет   скачков,   нет   катаклизмов   и   побеждает   лишь   упорная

самодисциплина.   Россия   нуждается   в   новых   деятелях   на   всех   поприщах   жизни:

государственной   –   для   осуществления   «реформ»,   экономической   –   для   поднятия

народного   хозяйства,   культурной   –   для   работы   на   пользу   русского   просвещения,

церковной – для поднятия сил учащей церкви, ее клира и иерархии. Новые люди, если

дождется   их   Россия,   будут,   конечно,   искать   и   новых   практических   путей   для   своего

служения   и   помимо   существующих   программ,   и   –   я   верю   –   они   откроются   их

самоотверженному искани

ю18[

12].

VI

В   своем   отношении   к   народу,   служение   которому   своею   задачею   ставит

интеллигенция,   она   постоянно   и   неизбежно   колеблется   между   двумя   крайностями   –

народопоклонничества и духовного аристократизма. Потребность народопоклонничества

в той или другой форме (в виде ли старого народничества, ведущего начало от Герцена и

основанного   на   вере   в   социалистический   дух   русского   народа,   или   в   новейшей,

марксистской форме, где вместо всего народа такие же свойства приписываются одной

17[11] Я беру все эти вопросы в их психологической постановке, оставляя в стороне рассмотрение их

по существу.

18[12] P oт уроков жизни, в тайной надежде на новый s t – s cии. Это давно желанное и радостное возрождение, r i p t u m p r oт уроков жизни, в тайной надежде на новый d oт уроков жизни, в тайной надежде на новый m oт уроков жизни, в тайной надежде на новый s u a. По поводу суровой характеристики интеллигентского

уклада   души   (гл.   III   –   V)   мне   может   быть   сделан   упрек,   что   я   произношу   здесь   суд   над   людьми

самоотверженными, страдающими, гонимыми, по крайней мере, я сам не раз задавался этим вопросом. Но

независимо от того, сколь бы низко ни думал я о себе самом, я чувствую обязанность (хотя бы в качестве

общественного   «послушания»)   сказать   все,   что   я   вижу,   что   лежит   у   меня   на   сердце   как   итог   всего

пережитого, перечувственного, передуманного относительно интеллигенции, это повелевает мне чувство

ответственности и мучительная тревога за интеллигенцию, и за Россию. Но при критике духовного облика и

идеалов интеллигенции я отнюдь не имею в виду судить отдельных личностей, равно как, выставляя свой

идеал, в истинности которого я убежден, я отнюдь не подразумеваю при этом, чтобы сам я к нему больше

других   приблизился.   Да   и   можно   ли   чувствовать   себя   приблизившимся   к   абсолютному   идеалу?..   Но

призывать к нему, указывать его невидящим, не только можно, но и должно.

части его, именно «пролетариату») вытекает из самых основ интеллигентской веры. Но из

нее   же   с   необходимостью   вытекает   и   противоположное   –   высокомерное   отношение   к