Вехи

имеет силу только тогда, когда оно заменяется новым правом. Напротив, простая отмена

старого права ведет лишь к тому, что временно оно как бы не действует, но зато потом

восстановляется во всей силе. Особенно определенно это сказалось в проведении явочным

порядком   свободы   собраний.   Наша   интеллигенция   оказалась   неспособной   создать

немедленно для этой свободы известные правовые формы. Отсутствие каких бы то ни

было форм для собраний хотели даже возвести в закон, как это видно из чрезвычайно

характерных дебатов в первой Государственной Думе, посвященных «законопроекту» о

свободе собраний. По поводу этих дебатов один из членов первой Государственной Думы,

выдающийся юрист, совершенно справедливо замечает, что «одно голое провозглашение

свободы собраний на практике привело бы к тому, что граждане стали бы сами восставать

в   известных   случаях   против   злоупотреблений   этой   свободой.   И   как   бы   ни   были

несовершенны   органы   исполнительной   власти,   во   всяком   случае   безопаснее   и   вернее

поручить им дело защиты граждан от этих злоупотреблений, чем оставить это на произвол

частной саморасправы». По его наблюдениям, «те самые лица, которые стояли в теории за

такое невмешательство должностных лиц, на практике горько сетовали и делали запросы

министрам   по   поводу   бездействия   власти   каждый   раз,   когда   власть   отказывалась

действовать   для   защиты   свободы   и   жизни   отдельных   лиц».   «Это   была   прямая

непоследовательность»,   –   прибавляет   он,   –   объяснявшаяся   «недостатком   юридических

сведений

»32[

5]. Теперь  мы  дожили до того, что  даже в Государственной  Думе третьего

созыва   не   существует   полной   и   равной   для  всех   свободы   слова,   так   как   свобода   при

обсуждении   одних   и   тех   же   вопросов   для   господствующей   партии   и   оппозиции   не

одинакова. Это тем более печально, что народное представительство независимо от своего

состава должно отражать по крайней мере правовую совесть всего народа, как минимум

его этической совести.

V

32[5]  П.Новгородцев: «Законодательная деятельность Государственной Думы». См. Сборник статей

«Первая Государственная Дума». Спб. 1907. Вып. II, стр.22.

Правосознание   всякого   народа   всегда   отражается   в   его   способности   создавать

организации   и   вырабатывать   для   них   известные   формы.   Организации   и   их   формы

невозможны без правовых норм, регулирующих их, и потому возникновение организаций

необходимо сопровождается разработкой этих норм. Русский  народ в целом не лишен

организаторских   талантов;   ему,   несомненно,   присуще   тяготение   даже   к   особенно

интенсивным видам организации; об этом достаточно свидетельствует его стремление к

общинному быту, его земельная  община,  его артели и т. под. Жизнь и строение  этих

организаций   определяются   внутренним   сознанием   о   праве   и   не   праве,   живущим   в

народной   душе.   Этот   по   преимуществу   внутренний   характер   правосознания   русского

народа был причиной ошибочного взгляда на отношение нашего народа к праву. Он дал

повод   сперва   славянофилам,   а   затем   народникам   предполагать,   что   русскому   народу

чужды «юридические начала», что, руководясь только своим внутренним сознанием, он

действует исключительно по этическим побуждениям. Конечно, нормы права и нормы

нравственности в сознании русского народа недостаточно дифференцированы и живут в

слитном   состоянии.   Этим,   вероятно,   объясняются   и   дефекты   русского   народного

обычного права; оно лишено единства, а еще больше ему чужд основной признак всякого

обычного права – единообразное применение.

Но   именно   тут   интеллигенция   и   должна   была   бы   прийти   на   помощь   народу   и

способствовать   как   окончательному   дифференцированию   норм   обычного   права,   так   и

более устойчивому их применению, а также их дальнейшему систематическому развитию.

Только   тогда   народническая   интеллигенция   смогла   бы   осуществить   поставленную   ею

себе   задачу   способствовать   укреплению   и   развитию   общинных   начал;   вместе   с   тем

сделалось бы возможным пересоздание их в более высокие формы общественного быта,

приближающиеся   к   социалистическому   строю.   Ложная   исходная   точка   зрения,

предположение,   что   сознание   нашего   народа   ориентировано   исключительно   этически,

помешало осуществлению этой задачи и привело интеллигентские надежды к крушению.

На   одной   этике   нельзя   построить   конкретных   общественных   форм.   Такое   стремление

противоестественно;   оно   ведет   к   уничтожению   и   дискредитированию   этики   и   к

окончательному притуплению правового сознания.

Всякая общественная организация нуждается в правовых нормах, т. е. в правилах,

регулирующих   не   внутреннее   поведение   людей,   что   составляет   задачу   этики,   а   их

поведение   внешнее.   Определяя   внешнее   поведение,   правовые   нормы,   однако,   сами   не

являются чем то внешним, так как они живут прежде всего в нашем сознании и являются