Вехи

соприкоснулась с народной – впервые в русской истории в таком смысле и в такой форме.

Революция   бросилась   в   атаку   на   политический   строй   и   социальный   уклад

самодержавно-дворянской России.

Дата   17   октября   1905   года   знаменует   собой   принципиальное   коренное

преобразование сложившегося веками политического строя России. Преобразование это

произошло чрезвычайно быстро в сравнении с тем долгим предшествующим периодом,

когда вся политика  власти  была направлена  к тому, чтобы  отрезать  нации  все пути к

подготовке   и   осуществлению   этого   преобразования.   Перелом   произошел   в

кратковременную   эпоху   доверия   и   был,   конечно,   обусловлен   банкротством   внешней

политики старого порядка.

Быстрота, с которой разыгралось в особенности последнее действие преобразования,

давшее   под   давлением   стихийного   порыва,   вдохновлявшего   всеобщую   стачку,   акт   17

октября,   подействовала   опьяняюще   на   интеллигенцию.   Она   вообразила   себя   хозяином

исторической сцены, и это всецело определило ту «тактику», при помощи которой она

приступила к осуществлению своих идей. Общую характеристику этих идей мы уже дали.

В   сочетании   этой   тактики   с   этими   идеями,   а   вовсе   не   в   одной   тактике,   –   ключ   к

пониманию того, что произошло.

Актом   17   октября   по   существу   и   формально   революция   должна   была   бы

завершиться. Невыносимое в национальном и государственном смысле положение вещей

до 17 октября состояло в том, что жизнь народа и развитие государства были абсолютно

замкнуты   самодержавием   в   наперед   установленные   границы.   Все,   что   не   только

юридически, но и фактически раздвигало или хотя бы угрожало в будущем раздвинуть эти

границы,   не   терпелось   и   подвергалось   гонению.   Я   охарактеризовал   и   заклеймил   эту

политику   в   предисловии   к   заграничному   изданию   знаменитой   записки   Витте   о

самодержавии   и   земстве.   Крушение   этой   политики   было   неизбежно,   и   в   связи   с

усложнением общественной жизни и с войной оно совершилось, повторяем, очень быстро.

В   момент   государственного   преобразования   1905   года   отщепенские   идеи   и

отщепенское   настроение   всецело   владели   широкими   кругами   русских   образованных

людей.   Исторически,   веками   слагавшаяся   власть   должна   была   пойти   насмарку   тотчас

после сделанной ею уступки, в принципе решавшей вопрос о русской конституции. Речь

шла   о   том,   чтобы,   по   подлинному   выражению   социал-демократической   публицистики

того времени, «последним пинком раздавить гадину». И такие заявления делались тогда,

когда еще не было созвано народное представительство, когда действительное настроение

всего народа и, главное, степень его подготовки к политической жизни, его политическая

выдержка   никому   еще   не   были   известны.   Никогда   никто   еще   с   таким   бездонным

легкомыслием не призывал к величайшим политическим и социальным переменам, как

наши революционные партии и их организации в дни свободы. Достаточно указать на то,

что   ни   в   одной   великой   революции   идея   низвержения   монархии   не   являлась   наперед

выброшенным лозунгом. И в Англии XVII века, и во Франции XVIII века ниспровержение

монархии получилось в силу рокового сцепления фактов, которых никто не предвидел,

никто не призывал, никто не «делал».

Недолговечная   английская   республика   родилась   после   веков   существования

парламента в великой религиозно-политической борьбе усилиями людей, вождь которых

является, быть может, самым сильным и ярким воплощением английской государственной

идеи   и   поднял   на   небывалую   высоту   английскую   мощь.   Французская   монархия   пала

вследствие   своей   чисто   политической   неподготовленности   к   тому   государственному

перевороту,   который   она   сама   начала.   А   основавшаяся   на   ее   месте   республика,

выкованная в борьбе за национальное бытие, как будто явилась только для того, чтобы

уступить   место   новой   монархии,   которая   в   конце   концов   пала   в   борьбе   с   внешними

врагами. Наполеон I создал вокруг себя целую легенду, в которой его личность тесно

сплелась   с   идеей   мощи   и   величия   государства,   а   восстановленная   после   его   падения

династия была призвана и посажена на престол чужеземцами и в силу этого уже с самого

начала   своей   реставрации   была   государственно   слаба.   Но   Бурбоны,   в   лице   Орлеанов,

конечно, вернулись бы на французский трон после 1848 года, если бы их не предупредил

Наполеонид, сильный национально-государственным обаянием первой Империи. Падение

же Наполеона III на этой подготовленной к государственным переворотам почве было

обусловлено полным, беспримерным в истории военным разгромом государства. Так в

новейшей   французской   истории   почти   в   течение   целого   столетия   продолжался

политический   круговорот   от   республики   к   монархии   и   обратно,   круговорот,   полный

великих государственных событий.